Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов

мнение до своих родственников, вовсе не имея в виду царя. Еще через несколько дней на обеде у любовницы великого князя Гавриила с участием Бориса Владимировича, Игоря Константиновича, Путилова, нескольких гвардейских офицеров также под парами шампанского обсуждали, на какие полки можно будет опереться, когда дело дойдет до решительных действий. И все это в присутствии цыган и домашней прислуги.

Свой вклад в кампанию разоблачения темных сил у трона вносили даже родной брат царя Михаил и его мать — императрица Мария Федоровна, которые занимали сторону не Николая II, а других своих родственников.

3 января 1917 года Михаил Александрович неожиданно приехал к Родзянко в его дом на Фурштадтсткой, 20 (сам спикер относит это событие к 8 января, но здесь я склонен полагаться не на его мемуары, а на дневник Глинки). По словам главы думского аппарата, великий князь «спросил Родзянко, как он полагает, будет ли революция, на что он ответил, что ее не будет, но что положение серьезно и что необходимо принять меры к замене правительства лицами общественного доверия, которые примут на себя эти обязанности, когда будут устранены безответственные влияния. На вопрос, кто же может быть во главе, Родзянко ответил, что указывают на него, Родзянко, и что он не сочтет возможным отказаться, если условия, указанные выше, будут выполнены»[1427]. Председатель Думы все еще верил в свою выдающуюся историческую роль. А Михаил Александрович жаловался Родзянко: «Вся семья сознает, насколько вредна Александра Федоровна. Брата и ее окружают только изменники. Все порядочные люди ушли». Разговор продолжался более часа. Михаил обещал поспособствовать, чтобы «Александра Федоровна с присными была удалена»[1428].

Вдовствующая императрица выговаривала царю за высылку Дмитрия и резолюцию на коллективном послании родни: «Я уверена, что ты сам чувствуешь, что твой резкий ответ семейству глубоко их оскорбил, т. к. ты совершенно незаслуженно бросил в их адрес ужасные обвинения… Это так не похоже на тебя с твоим добрым сердцем поступать подобным образом. Это причинило мне много боли»[1429]. Даже мать была против сына.

В феврале 1917 года у Николая II было несколько встреч с великими князьями, которые носили, в основном, деловой характер. Кирилл Владимирович докладывал о результатах поездки на Мурман и в Архангельск. Георгий Михайлович поведал о трехмесячной инспекционной поездке по фронтам, Павел Александрович — об инспекции войск гвардии. Иной характер носила встреча с Александром Михайловичем, который 10 февраля вновь пробился в Александровский дворец, где говорил с Александрой Федоровной в присутствии императора на обычные темы о необходимости удаления царицы от государственных дел и создания ответственного кабинета. По итогам разговора он отправил весьма красноречивое письмо конечно же Николаю Михайловичу в Грушевку: «Говорил я долго, полтора часа, затронул положительно все вопросы, на все встречал ее возражения, не выдерживающие ни малейшей критики; она находится в полнейшем и неизлечимом заблуждении, главные ее аргументы были, что надо всех привести в порядок, всех поставить на свое место, что суются не в свое дело, что надо терпение, дать настоящему правительству время и все в этом роде». После ледяного прощания великий князь прошел к Николаю и пришел к убеждению, что «он находится под ее влиянием вполне и безнадежно».

Александр Михайлович приходил к выводу о том, что «вопрос стоит так: или сидеть сложа руки и ждать гибели и позора России, или спасать Россию, приняв героические меры… Первый раз приходится думать, как далеко связывает данная присяга… Миша тоже не видит никакого выхода кроме высылки ее в Ливадию, но вопрос, как это сделать, он никогда на это не решится, да и она не поедет… Говорить можно с людьми нормальными, а с такими, у которых чего-то не хватает и, при этом, главного — здравого смысла, невозможно… В морском уставе, который, как ты знаешь, весьма строгий, и командиру дана власть самодержца, есть статья, что если командир сойдет с ума, то офицеры могут его арестовать, причем это обставлено кое-какими формальностями, вот Россия находится сегодня в состоянии корабля, которым командует сумасшедший»[1430].

Феликс Юсупов в письме в тому же Николаю Михайловичу от 14 февраля высказался за то, чтобы императрица Мария Федоровна приехала в Ставку и там «вместе с Алексеевым и Гурко прямо потребовала, чтобы арестовали Протопопова, Щегловитова, Аню, и Ал. Фед. отправили бы в Ливадию. Только такая мера может еще спасти, если только уже не поздно. Я уверен, что пассивное отношение Государя ко всему, что происходит, является результатом лечения его Бадмаевым. Есть такие травы, которые действуют постепенно и доводят человека до полного кретинизма»[1431].

Знал ли Николай (да и спецслужбы) в полной мере о подлинных настроениях в семье, о готовившихся заговорах? А если знал, почему не реагировал жестким образом или не шел навстречу пожеланиям родственников?

Есть все сведения о том, что Николай был достаточно хорошо информирован о планах семейства. О них ему регулярно докладывал Протопопов. Генерал Белецкий даже начал расследование «великокняжеского заговора» в связи со следствием, которое он производил по делу об убийстве Распутина. В январе 1917 года Белецкий консультировался по этому поводу с Воейковым, поскольку речь шла о физической безопасности царской семьи. В результате этого разговора к расследованию был подключен и жандармский полковник Невдахов, незадолго до этого сменивший Спиридовича в должности начальника личной охраны семьи Николая. Однако следствие велось крайне вяло, что было не удивительно, учитывая закрытость высших сфер для спецслужб. В то же время известно, что даже великий князь Павел Александрович информировал племянника о возможном заговоре в гвардейских частях Петрограда[1432].

В своей предсмертной записке Протопопов утверждал, что царь «сознавал вред активной роли, которую играли в оппозиционной среде члены его семьи. Ему казалось лучшим средством удаление их из пределов России. Война мешала ему привести в исполнение свою мысль. Временно несколько великих князей были высланы в свои деревни»[1433]. Что еще больше усиливало возмущение семьи. Впрочем, были в ней и преданные Николаю люди. Так, Вырубова сообщает, как еще один представитель рода герцогов Лейхтенбергских — Александр Георгиевич (Сандро) — доказывал царю, что единственный путь к спасению заключался в том, «чтобы Государь потребовал вторичной присяги ему всей императорской фамилии». После этого разговора император поделился с супругой: «Напрасно Сандро так беспокоится о пустяках! Я не могу обижать мою семью, требуя от них присяги»[1434].

Конечно, император не мог идти навстречу политическим пожеланиям фамилии: изолировать или отправить в ссылку жену или либерализовать режим во время войны значило для него отказаться от себя, растоптать свое я,