Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов

План, производящий впечатление крайне наивного. А что, если Николай не захочет отрекаться? Гучков утверждал, что об этом вообще не думали. Как он представлял себе царствование Алексея при живых и любимых им родителях? Где эти родители должны были находиться? Как мог в таких условиях осуществлять свое регентство Михаил Александрович? Каким должно было быть новое правительство?

При всей неясности судьбы Николая II и его супруги после переворота — допускались, полагаю, любые варианты — все сценарии Гучкова предусматривали сохранение монархии и регентство при малолетнем Алексее. Он слишком хорошо представлял себе лидеров Прогрессивного блока, чтобы соглашаться с переходом власти непосредственно к думским деятелям. «Избави Бог образовывать чисто общественный кабинет, — откровенничал он с представителем МИДа в Ставке Базили. — Ничего бы не вышло. Мне казалось, что чувство презрения и гадливости, то чувство злобы, которое все больше нарастало по адресу Верховной власти, все это было бы смыто, разрушено тем, что в качестве носителя верховной власти появится мальчик, по отношению к которому нельзя ничего сказать дурного»[1460]. А дальше — как на картине Нестерова, где делегация Земского собора ярд сводами Ипатьевского монастыря приглашает Михаила Романова на царствие. О составе будущего кабинета Гучков особо не задумывался. «Мы были убеждены, что если бы новая власть составилась из представителей старой бюрократии, то и среди них нашлось бы достаточно морально незапятнанных государственных людей, из которых мог бы быть составлен кабинет, приемлемый для широких общественных кругов». Так, Гучков называл Кривошеина, Сазонова в качестве возможных министров, но отрицал возможность «общественного кабинета»[1461].

Я уверен, что Гучков в своих откровениях поделился только частью планов и явно преуменьшил свои достижения в их реализации. Он ведь вовсе не был настолько наивным, чтобы предполагать, будто горстка офицеров на каком-то полустанке может заставить отречься Российского императора. План (или планы) Гучкова не имели ни малейшего смысла, если бы их не поддержала значимая часть армии или хотя бы часть ее верхушки. Одного приказа из Ставки было бы достаточно, чтобы перечеркнуть результаты любого заговора. Шансы Гучкова напрямую зависели от готовности высших военных поддержать его планы. Прекрасно это понимая, он работал с руководством вооруженных сил страны. Давно работал…

Когда Гучков выздоравливал после отравления, пришла телеграмма поддержки от коллеги по «кружку младотурков», а ныне начальника штаба Верховного главнокомандующего генерала Алексеева. С 18 января 1916 года, как зафиксировал биограф, началась регулярная переписка Гучкова с Алексеевым.

Поэт Александр Блок на основании сведений, почерпнутых в ходе работы в Чрезвычайной комиссии Временного правительства по расследованию преступлений старого режима, приходил к выводу: «Гучков надеялся, что армия, за малыми исключениями, встанет на сторону переворота, сопровождаемого террористическим актом (как лейб-кампанцы XVHI века или студент с бомбой), но не стихийного и не анархического, а переворота, подобного заговору декабристов»[1462]. Нельзя сказать, что надежды Гучкова и других заговорщиков сыграть на антицарских настроениях в армейских верхах были совсем уж безосновательными. Они сами уже были в этих верхах. А политические взгляды в военной элите были разные, как и отношение к Николаю II. «Одни, большей частью чины Генерального штаба, были настроены либерально, — подмечал Спиридович. — Они симпатизировали Государственной думе, считали необходимым введение конституции. В их глазах Государь был лишь полковником, не окончившим Академию Генерального штаба и потому непригодным быть Верховным главнокомандующим… Другая часть штабного офицерства и генералитета была предана царю беззаветно, без критики и рассуждений»[1463].

Ключевой фигурой в армии был, несомненно, Михаил Алексеев, которого не без оснований называли «фактическим Верховным главнокомандующим». Николай всецело доверял ему в вопросах управления войсками, часами выслушивая его обстоятельные доклады и, как правило, соглашаясь с предлагавшимися решениями. Внешне Алексеев был абсолютно лоялен. Однако это был скорее тот тихий омут, в котором водились черти.

Даже если бы Алексеев не хотел заниматься политикой, он втягивался в нее самой логикой событий. И его целенаправленно втягивали. Ставка была нервным узлом не только армии, но и всей страны, и она всегда была полна приезжими из столиц. Михаил Лемке, чьи дневники являются одним из самых откровенных источников о внутренней жизни Верховного главнокомандования, фиксировал: «Поливанов, приезжая в Ставку, был у Алексеева, они в хороших отношениях. Да и все министры, приезжая, бывают у нач. штаба; каждому из них, помимо разнообразного дела, хочется увидеть человека, который играет такую большую роль… К нач. штаба обращаются разные высокопоставленные лица с просьбами взять на себя и то, и се, чтобы привести в порядок страну. Например, Родзянко просил его взяться за урегулирование вопроса о перевозке грузов. И постепенно, видя, что положение его крепнет, Алексеев делается смелее и входит в навязываемую ему роль особого министра с громадной компетенцией, но без портфеля»[1464].

Алексеев охотно шел на контакт с руководителями Думы, Замгора, ЦВПК, считая опору на них важным условием укрепления фронта. К нему зачастили оппозиционные лидеры, не без оснований чувствовавшие идеологическую близость с начальником штаба. «Постоянные личные и письменные сношения с Родзянкой, Гучковым, Поливановым и другими «общественными» деятелями, скоро натолкнули его на политическую деятельность, — свидетельствовал министр торговли и промышленности князь Шаховской. — Он увлекся войной внутренней, между тем как он был призван Монархом исключительно для войны внешней… Он очевидно верил своим либеральным единомышленникам, стремившимся дискредитировать монарха. Благодаря этому он чрезвычайно быстро приобрел авторитет и доверие в революционно настроенных сферах»[1465]. При этом человек, располагавший поистине диктаторскими полномочиями, чувствовал шаткость своего положения. «И он убежден, что, если к весне 1916 г. дела поправятся, его удалят, чтобы дать закончить войну людям из «своих»[1466], — записал Лемке в 1915 году. Не думаю, что через год Алексеев чувствовал иначе.

Перед императором Алексеев, естественно, не излагал свои политические взгляды. Но в частном порядке позволял себе высказывания и действия, которые трудно назвать верноподданническими. Так, приехавшего к нему по земгоровским делам кадета Демидова он весьма обрадовал своей оценкой государственной власти: «Это не люди — это сумасшедшие куклы, которые решительно ничего не понимают… Никогда не думал, что такая страна, как Россия, может иметь такое правительство, как министерство Горемыкина. А придворные сферы? — Генерал безнадежно махнул рукой»[1467]. Лемке суммировал политическое кредо начальника штаба: «Как умный человек Алексеев отнюдь не разделяет курс современной реакционной политики, чувствует основные ошибки правительства и ясно видит, что царь окружен людьми совершенно лишенными здравого смысла и чести, но зато преисполненными планами устройства личной своей судьбы»[1468]. Справедливости ради заметим, что в последние годы царствования Николай был окружен, по большей части,