Под флагом цвета крови и свободы - Екатерина Франк

– Да уж едва ли, раз такому ублюдку, как тебе, до сих не сыскалась, – громко и четко проговорил Антонио, вставая между ними. Момент был удачен: боцман наклонил голову, как бык, с тупым удивлением глядя на него:

– Что ты сказал?

– Я сказал, что ты безмозглый, никчемный и самодовольный ублюдок, которого следует вышвырнуть на улицу прежде всех, – со сладостным наслаждением смакуя каждое оскорбление, произнес Антонио. Он чувствовал себя пикадором на корриде – оставалось лишь угадать, в какой момент эта огромная разъяренная туша двинется на него.

– Эй, Том, ты чего? Брось, парень, да я… Я-то ладно, а ты куда пойдешь, если… – пробормотал пораженный Эндрю за его спиной, и Морено, не оборачиваясь, протянул не раз выручавшему его другу ладонь – тот не сразу смог ухватиться за нее трясущейся рукой.

– Вот как, значит? Спелись, да?! – сжимая кулаки, прорычал боцман и грудью пошел на них. Антонио пригнулся под выброшенной вперед здоровенной ручищей и от души врезал ему в челюсть.

Все прошло как нельзя более удачно: через четверть часа оба они стояли перед капитаном Миллером – вернее, стоял один Морено, потому что боцмана приходилось держать под руки: его сломанный нос не слишком способствовал хорошему сохранению равновесия.

– От вас двоих я ожидал этого меньше всего! Смит, кто дал вам право прилюдно оскорблять старшего по званию, да еще и нападать на него?! – разорялся без того бледный и измученный ночным пребыванием на берегу Миллер. Антонио отвечал с как можно более глупым видом:

– Извините, сэр, но он первым оскорбил моего друга, а потом еще и толкнул его.

– Вранье! – сипло рявкнул боцман, утирая лившуюся по лицу кровь измочаленным платком. Капитан устало прикрыл глаза:

– Смит, я всегда с большим пониманием относился к вашему… недугу, однако в нынешних условиях лишать работы здоровых и молодых людей ради не способных полноценно выполнять свои обязанности в силу болезни или старости – несколько странно, не находите?

– Вероятно, сэр. Вам виднее, – пробормотал Антонио, едва сдерживая усмешку. Миллер откинулся на спинку кресла:

– Раз вы так привязаны к своему другу, то вам лучше последовать за ним. Собирайте вещи и уходите.

Кто-то из матросов за спиной Антонио, кажется, попытался было робко вступиться за слабоумного товарища – он уже не слушал: круто повернулся и вышел вон. В кубрике заботливый Дженкинсон вовсю возился у его рундука, выкладывая из него немногочисленные пожитки соседа по койке. При виде Антонио он насупился и неловко пробормотал:

– Том, я это… Тебе ж теперь до зарезу место какое-то нужно, да? Я тут припас кой-какие наводки – сам думал перевестись, но вам с Горбатым нужнее. Короче, на «Ласточку» к капитану Моррису сходи, он там как раз набирает людей…

– Спасибо, – от души перебил его Антонио, принимая завязанные в простыню вещи. Похлопал ошеломленного приятеля по плечу, сдернул с соседней койки одеяло Эндрю и с гордо поднятой головой отправился прочь с корабля, долгие семь лет служившего ему домом. Странно, но сожалений по этому поводу Морено не чувствовал совершенно: куда больше его волновали мысль о том, что он может не успеть на Тортугу, и другая, прямо противоположная – о Фрэнсис, с которой он вскоре сможет увидеться вновь.

– Да стой же ты, стой! Недоумок несчастный… Ну вот что, что тебе стоило промолчать?! – набросился на него на пристани Эндрю, ошарашенно воззрившись на поданное одеяло.

– Давай-ка все соберем, – указывая на разбросанные в пыли пожитки товарища, усмехнулся Антонио. Горбатый вдруг с силой обнял его, отчетливо всхлипнув на ухо:

– Том, Том!.. Идиот ты разнесчастный, что ж мы делать будем? Я-то, хоть и старый да увечный, один бы еще устроился рабочим каким или сторожем, а тебя разве ж возьмут, слабоумного-то? Нет, ты не думай, я тебя одного точно не кину – вот тебе крест! – но на кой ты полез цапаться с ним?!..

– Эндрю, – внезапно тихо, спокойно перебил его Антонио, и горбатый матрос невольно замолк, – Эндрю, ты доверяешь мне? Ты всегда заботился обо мне, ничего не прося взамен – но можешь ли ты относиться ко мне так, как если бы считал человеком в своем уме?

– Так ты ж разве… – начал было Эндрю, но взглянул в черные глаза друга, вздрогнул и кивнул: – Ага, наверное, смог бы.

– Тогда скажи мне, – совсем тихо проговорил Антонио, кладя руку ему на плечо. – Что ты предпочитаешь: быть грузчиком или сторожем в порту на Челси–Эйдж – или старшим помощником капитана на Тортуге?

***

Когда на горизонте замаячил остров Меланетто, измученная всеми невзгодами команда «Попутного ветра» даже не испытала радостного облегчения. Боцман Макферсон, в одночасье ставший и капитаном, и квартирмейстером, и штурманом, и вообще всем офицерским составом на судне, коротко распорядился поставить пиратский флаг – чтобы свои же не открыли огонь – но и это распоряжение было исполнено без особой радости. Скрещенные абордажные сабли под песочными часами когда-то выбрал своим символом Рэдфорд, и все знали это.

Многие от ран не могли работать, даже если бы и захотели; другие ходили, словно в каком-то оцепенении, механически выполняя команды после нескольких резких окриков. В капитанской каюте плакал, время от времени затихая, Роджер: мальчишка сперва пытался крепиться и даже выходил на палубу, но потом снова запирался в бывшей спальне отца и ложился ничком на постель, уткнувшись носом в подушку, еще хранившую ставший для него родным запах Джека Рэдфорда.

За неимением рабочих рук освободили Генри: к удивлению Макферсона, втайне надеявшегося на избавление от него таким способом, юноша не сбежал ни на тот же день, ни на следующий, ни в дальнейшем. С совершенно сухими глазами, остекленевший взгляд которых порой пугал, он без устали работал, берясь за что угодно и снося все презрение, питаемое к нему матросами. Его не избивали, не пытались столкнуть за борт или застрелить – все помнили о цене, отданной капитаном за жизнь этого юноши; но от него отсаживались и отходили подальше в брезгливом молчании, в обеденное время чуть ли не швыряли в лицо отдельную миску со скудной порцией еды и отгоняли прочь от себя за работой тихими, но явственными ругательствами. Фокс, казалось, не обращал внимания на это: с тех самых пор, как Эрнеста Морено покинула борт шлюпки, а они сами, пропрятавшись, как крысы, на берегу двое суток и забрав затем нетронутый корабль, вновь вышли в открытое море, он не проронил ни единого слова.

Капитан Джон Рэдфорд встречал их сам, мрачный и настороженный даже больше обычного. Макферсон вышел вперед и поклонился, отчетливо сознавая, что это совершенно ни к чему.

– Капитан Джек в испанском плену, – ответил он на незаданный вопрос властителя Меланетто и кратко рассказал обо всем. Тот слушал молча, изредка переспрашивая или задавая уточняющие вопросы. Имя Хуана Гарсии явно было знакомо ему, и притом не в положительном свете: черные глаза его на мгновение расширились, а затем в них померещилось что-то, похожее на сожаление и гнев одновременно, когда он услышал ее впервые. Новость о пленении сына он выдержал почти спокойно, однако Макферсон успел заметить, как судорожно дернулся, будто от боли, его рот при этом известии. Роджера Рэдфорд приветствовал необыкновенно тепло для тех, кто знал его прежнее отношение к детям, назвал своим внуком и даже на мгновение провел рукой по его голове, – мальчишка отшатнулся, настороженным волчонком глядя на него, и Рэдфорд–старший не стал настаивать. Дослушав рассказ Макферсона, он повернулся к одному из своих сопровождающих и глухо проговорил: