XX век как жизнь. Воспоминания - Александр Бовин

Наверное, этому можно найти историческое объяснение, но в условиях современной политики, особенно ближневосточной, не обойтись без прагматических компромиссов. Как вы, будучи дипломатом, считаете: сочетается ли в позиции Израиля справедливость с реальностью? Если иметь в виду отношение к новым репатриантам, взаимоотношения религиозных и светских, политику относительно палестинцев…

Ответ. Ну что ж. Поговорим о справедливости. Как-то я не очень убежден, что для евреев характерно стремление к „высшей справедливости“. Во всяком случае, то, что я наблюдаю уже скоро пять лет в Израиле (если, конечно, не принимать всерьез упомянутое выше суесловие), никак не подтверждает ваш тезис. Что, кстати, объединяет Израиль с другими государствами, в частности с Россией.

Есть другая, уже не житейская, а, так сказать, теологическая сторона проблемы. Дело в том, что одной из граней справедливости служит веротерпимость. Так вот, в Торе эта самая веротерпимость отсутствует начисто. Как раз в те дни, когда я пишу ответы на ваши вопросы, евреи должны читать главу „Таво“ из книги „Дварим“. По-моему, в страшном сне не могут присниться те проклятия, те кары, которые перечислены в этой главе и которые обрушатся на человека, если он отклонится от выполнения заповедей и установлений Бога. Разве этот апофеоз жестокости совместим со стремлением к „высшей справедливости“? Вопрос почти риторический.

Вообще же философические разговоры о справедливости, тем более о „высшей“, меня не увлекают. Следуя примеру Камю, между справедливостью и матерью я выбираю мать.

А теперь спустимся с неба „справедливости“ на землю компромиссов. Компромиссы — это воздух политики. Каждый делает шаг назад, чтобы вместе шагнуть вперед, — вот суть, смысл компромисса. Компромиссное решение может быть прочным лишь в том случае, если каждая из сторон считает его „справедливым“, то есть отвечающим ее интересам. А поскольку интересы расходятся, не совпадают, поиск компромиссов осуществляется в плоскости не абсолютных, а относительных ценностей и сводится к взаимным уступкам, к фиксации „частичной“ (но устраивающей всех) „справедливости“.

Такова теория. С практикой сложнее.

Мне представляется, что нынешнее правительство Израиля ищет некую равнодействующую между ликудовской идеологией („справедливость“) и требованием практической политики (реальность). Кажется, Талейран сказал: политика — это искусство сотрудничать с неизбежностью. Надеюсь, что правительство овладеет этим искусством.

Вопрос. Когда интеллигентный россиянин хочет убедить собеседника в своей лояльности по отношению к евреям, он обязательно говорит о том, что у него есть друзья, родственники — евреи. То есть: „Я вас не чураюсь“. Вот и вы, Александр Евгеньевич, в одном интервью говорили, что первым браком были женаты на еврейке…

Когда еврей хочет продемонстрировать то же самое относительно русских, он оперирует, как правило, другими категориями, не личностными. Он уверяет, что воспитан на поэзии Пушкина и музыке Чайковского, демонстрирует свои знания русской истории или что-либо такого же порядка.

Возможно, я необъективна. И все же я не сталкивалась с ситуацией, когда бы в обычной житейской „разборке“ припоминали, что мораль обоих народов основана на десяти заповедях, данных Богом Моисею. Я уж не говорю о возможности аргументации, основанной на современных знаниях. Вы можете со мной не согласиться. Но почему?

Ответ. Позволю себе заметить, что вы зря обижаете „интеллигентного россиянина“. Такой россиянин, по определению, равно относится и к эллину, и к иудею. И у него нет необходимости (и желания) убеждать кого бы то ни было в „своей лояльности по отношению к еврейскому народу“. Тем более ссылаясь на друзей и родственников.

По-моему, поэзия, музыка и тому подобное здесь вообще ни при чем. Я, например, не понимаю китайскую музыку, не очень силен в китайской истории, плохо знаю китайскую поэзию, но это никак не отражается на моем отношении к китайцам. Они столь же хороши (или плохи), как евреи или, допустим, немцы. То есть „интеллигентный россиянин“ a priori (он так воспитан папой и мамой, дедушкой и бабушкой) „принимает“ и старается понять любой народ.

Другое дело — степень, глубина понимания. Вот тут вступают в игру знание истории, культуры, а также друзья и родственники. Так, если бы моей женой была китаянка, то, наверное, я лучше понимал бы китайцев.

Вы упоминаете заповеди, „данные Богом Моисею“, — аргументация такого рода предполагает веру в Бога. А „интеллигентный россиянин“ в Бога, как правило, не верит (хотя нынче это модно). Ему не нужна эта гипотеза. Гипотеза, унижающая человека. Ведь всякая религия — это страх перед выбором, а значит — бегство от свободы.

Что же касается заповедей, то полезно время от времени перечитывать „Великого инквизитора“. Замечу лишь, что заповедь „не убий“ соседствует в Книге книг с многочисленными рекомендациями убивать без всякой жалости. Мораль, которая держится на страхе наказания, — это мораль рабов.

Так что я, пожалуй, отдал бы предпочтение не тому, кто в знак своей „лояльности“ толкует о верности Ветхому Завету, а тому, кто говорит о друзьях-евреях. Хоть не врет.

Надеюсь, я удовлетворил ваше любопытство».

Перед тем как отдать текст в журнал, я показал его Лене Петровне. Она была против публикации. Логика: если ты пришел в гости и тебя спрашивают: «Вам нравится суп?» — ты ведь не скажешь «нет», даже если суп не понравился. Но суповая логика меня не убеждала. Посоветовался с дипломатами. Они почесали в затылках, но одобрили.

Недооценили мы. Многие читатели гневались. Они не возражали по существу. Они не говорили, что израильтяне точны и деликатны. Они обижались. Они сердились. Они заступались за Тору.

Я потом долго думал. В гостях, конечно, похвалил бы любой суп. Но когда тебя серьезно спрашивают о серьезных вещах — тут другое дело. Проще всего сказать: я — посол и не буду говорить ничего, что может обидеть граждан «страны пребывания». Наверное, надо (можно) говорить. Важен не принцип, а мера. Возможно, я ее нарушил, стоило бы быть помягче…

А теперь — несколько интервью, не заставлявших читателей и Лену Петровну нервничать.

Еженедельник «Калейдоскоп». Фамилия интервьюера не сохранилась. «Формула счастья по Александру Бовину».

«Вопрос. Каждый кузнец своего счастья, но не каждому удается выковать его. Как это удалось вам?

Ответ. Перед тем как ложиться спать, мой внук, Макар Сергеевич, подходит ко мне, и я целую сначала одно его ушко, потом другое. Чтобы ночью комарики не кусали. Так мы договорились с ним и с комариками…

Ну что тут „выковывать“? По-моему, главное счастье доступно всем. Оно вовсе не нуждается в молоте и наковальне. „Я помню чудное мгновенье“. Любовь, дети, внуки. Здесь бьет ток счастья. „Чудные мгновенья“ дарят нам друзья, природа, искусство.

Но бывает и другое счастье. Подняться на Эверест. Получить Нобелевскую премию. Стать „мисс Европа“ (или „мисс Малаховка“). Взять в руки свою собственную книгу, еще пахнущую типографией.