Европа перед катастрофой. 1890-1914 - Барбара Такман

Кайзер провозгласил: «Отныне я не знаю никаких партий, я знаю только немцев». Во Франции господин Дешанель, президент палаты депутатов, произнося хвалебную речь в адрес Жореса, сказал: «Я не вижу здесь больше противников, я вижу только французов». Ни в одном из этих двух парламентов социалисты даже не пытались оспорить патриотические сентенции. Леон Жуо, глава Всеобщей конфедерации профсоюзов, торжественно пообещал: «От имени синдикалистских организаций, от имени всех рабочих, вступивших в полки, и от имени тех, кто, как и я, вступит в них завтра, я заявляю, что мы охотно пойдем на поля сражений и дадим отпор агрессору»100. Не прошло и месяца, как Вандервельде вошел в коалиционное правительство военного времени в Бельгии, а Гед стал членом правительства «священного союза» во Франции. Гед – министр! Какие чудеса иногда патриотизм творит с человеком.

В Англии, где угроза национальной безопасности ощущалась в меньшей степени, чем на континенте, Кейр Харди, Рамсей Макдональд и несколько либералов высказались против решений, которые призывали бы сражаться. В целом же по стране не отмечалось ни диссидентства, ни забастовок, ни протестов, ни проявления каких-либо сомнений и колебаний в отношении того, чтобы взять в руки винтовку и пойти убивать собрата-рабочего другой страны. Когда прозвучал призыв, в рабочем, у которого, по Марксу, нет отечества, пробудилось чувство принадлежности к стране, а не к классу. Он почувствовал себя членом одной национальной семьи, как и все другие. Его антагонизм, который должен был свергать капитализм, избрал более подходящую мишень – чужеземца. Рабочий класс шел на войну с желанием, охотно, как и средний класс, как и высший класс, как особь рода человеческого.

Жореса похоронили 4 августа, в день, когда война приобрела всеобщий характер. Колокол, о котором он вспомнил в Базеле, звонил и по нему, и по всему человечеству: «Взываю к живым, оплакиваю мертвых».

Последующие четыре года, как писал Грэхем Уоллес, были «временем самых титанических и героических усилий, когда-либо предпринимавшихся родом человеческим»1. Когда это время осталось позади, иллюзии и энтузиазм, нередко овладевавший человеком до 1914 года, поглотило море людского горя и отчаяния. Человечество получило тяжелый урок, с болью осознав ограниченность своих возможностей.

«Башня гордыни», возведенная в эпоху великой европейской цивилизации, была грандиозным сооружением, наполненным страстями, богатствами и красотами, среди которых было немало и темных подвалов. У ее обитателей в сравнении с более поздними временами было больше уверенности в себе и собственных силах, больше надежд, в их жизни было больше блеска, экстравагантности и элегантности; они жили беззаботнее, веселее, получали больше удовольствия от общения и разговоров друг с другом; они острее чувствовали несправедливость и лицемерие, несчастье и нужду; они были более эмоциональными, иногда притворно эмоциональными, менее терпимо относились к посредственности, с большим достоинством работали, больше радовались общению с природой; они жили с большим вкусом и интересом. Старый Свет многое растерял с того времени, хотя что-то и приобрел. Оглядываясь назад из 1915 года, Эмиль Верхарн, бельгийский поэт-социалист 2, посвятил свои страницы: «От всего сердца человеку, которым я был когда-то».

Источники, которые цитируются в примечаниях, не претендуют на системность и всеобъемлющую полноту. Это всего лишь перечень материалов, которыми я воспользовалась, заинтересовавшись ими, поскольку они представляют собой записи личных впечатлений и наблюдений. Легко заметить, что в перечне мало вторичных интерпретирующих материалов. Когда у меня возникала потребность в таких источниках, я обычно пользовалась теми из них, которые по времени были ближе к предмету исследования – не потому, что книга лучше написана, а потому, что содержание больше соответствовало духу времени. Тем не менее многое я почерпнула и у современных историков: из основательной энциклопедии Галеви об Англии, исследований Германии Пинсона и Кона, издания Морисоном писем Рузвельта и превосходных биографий двух самых выдающихся личностей эпохи – Жореса (Голдберг) и Черчилля (Мендельсон). В каждой, помимо описания жизнедеятельности избранных героев, дается подробное представление об эпохе, подкрепленное документами. В такой же мере были полезны жизнеописания Дебса (Джинджер) и Пруста (Пейнтер).

Вряд ли я могла обойтись без специальных исследований Бейтмана о земельных доходах в Англии, социальных репортажей о бедности Джека Лондона и Якоба Риса, очерков Квиллара о людях, вносивших пожертвования на вспомоществование семье полковника Анри. Бесценную помощь мне оказали новеллисты Виктория Сэквилл-Уэст, Анатоль Франс и Пруст в роли социальных историков, а также мемуаристы Блюм и Доде, леди Уорик, сэр Фредерик Понсонби, лорд Эшер, Уилфрид Блант, баронесса фон Зутнер, Стефан Цвейг и в особенности Вандервельде, единственный социалист, ярко описавший личное восприятие своего окружения и правящего класса. Еще более ценными, возможно, были наблюдения индивидов, наделенных необычайно острым психологическим чутьем и даром выражать свои чувства и внезапно открывать в происходящих событиях понятный смысл. Таким был Ромен Роллан, и таким был Мастерман. Хотя Троцкий не занимает центрального места в книге, его высказывание о сербской пехоте доказывает, что он обладал загадочной способностью улавливать – почти ощущать – историческую особенность момента и выразить ее словами.

Из всех перечисленных источников самым внушительным является 7-томный труд Рейнаха (подробнее о нем говорится в примечаниях к главе 4); самым информированным и блестящим автором я посчитала бы А. Дж. Гардинера; самым поразительным фактом, обнаружившимся при составлении библиографии, можно назвать (если не считать Генри Адамса) полное отсутствие первоклассных мемуаров, написанных американцами.

Стремясь ограничить примечания приемлемыми размерами, я приводила ссылки только для тех утверждений, источники которых не столь очевидны в тексте. Если нет ссылки, то читатель вправе предположить, что описание действия, цитата или утверждение персонажа взяты из его мемуаров или других произведений, упомянутых в библиографии. Например, в главе 4, если читатель пожелает узнать источник утверждения о том, что Леон Блюм и его друг Пьер Луис заняли диаметрально противоположные позиции в отношении дела Дрейфуса и более они никогда не встречались, то он должен найти эти имена в библиографии. Когда гости госпожи Мельбы бросают персики из окон или когда цитируются слова лорда Рибблсдейла о статусе лордов, правомерно предположить, что в обоих случаях источники упоминаются в библиографии. Нередко, как в эпизодах с визитом Штрауса к Шпейеру или с его репликами Бичему, источниками являются мемуаристы, а не главные действующие лица. В целом же, когда не имеется ссылки, имя персонажа, упомянутое в разговоре, переписке или инциденте, является ключевым для установления источника. Хотя этот метод требует, чтобы читатель сам нашел соответствующую страницу, он исключает возможность ошибок, и любой другой подход мог привести к тому, что объем примечаний и ссылок сравнился бы с объемом текста.