Ночная тьма - Агата Кристи

— Значит, вы все-таки поженились? — спросил он.

— Да, — ответила Элли, — и теперь намерены построить себедом.

— У меня здесь с собой эскизный проект, — сказал он мне. —Она вам сказала, что приезжала, разыскала меня и отдала.., распоряжения? —договорил он, намеренно подобрав это слово.

— О нет, не распоряжения, — запротестовала Элли. — Я вас елеупросила.

— Вам известно, что мы купили участок? — спросил я.

— Элли сообщила мне об этом телеграммой. И прислала сдесяток фотографий.

— Разумеется, прежде всего вам придется приехать ипосмотреть участок, — сказала Элли. — Вдруг он вам не понравится.

— Мне он нравится.

— Как вы можете так говорить, если не видели его?

— Я видел его, дитя мое. Пять дней назад я слетал туда.Кстати, встретил одного из ваших адвокатов, англичанина с таким кувшиннымрылом.

— Мистера Кроуфорда?

— Именно. По правде говоря, работа уже началась: расчищаютучасток, убирают развалины, кладут фундамент, делают дренаж… Когда вы вернетесьв Англию, мы там встретимся. — Он вынул эскизы, и мы сидели, разговаривая иразглядывая наш будущий дом. Среди эскизов был даже акварельный набросок дома,а также архитектурные проекции и общий вид участка.

— Ну как, вам нравится, Майк? Я удовлетворенно вздохнул.

— Да, — сказал я. — Об этом я и мечтал.

— Вы довольно часто говорили о том, какой бы вам хотелосьиметь дом. И, когда на меня находило вдохновение, я вспоминал именно тотучасток земли, который вас так очаровал. Вы ведь были буквально влюблены в дом,который, возможно, никогда бы не увидели воочью.

— Но он обязательно появится, — вмешалась Элли. — Вы егопостроите, правда?

— Если на то будет воля Бога или дьявола, — усмехнулсяСэнтоникс. — От меня это не зависит.

— Разве вам не лучше? — В моем голосе звучало сомнение.

— Запомните раз и навсегда: мне уже никогда не станет лучше.Судьбу не переломить.

— Чепуха, — сказал я. — Сейчас то и дело изобретают новыелекарства. Врачи же просто мерзавцы. Сколько раз бывало, что они приговариваютчеловека к смерти, а он смеется над ними и живет еще добрых пятьдесят лет.

— Восхищен вашим оптимизмом, Майк, но у меня слишкомсерьезное заболевание. Меня кладут в больницу, меняют кровь всю целиком, и явыхожу на волю, получив небольшой запас жизни. Но с каждым разом этот запасстановится все меньше и меньше.

— Вы очень храбрый человек, — заметила Элли.

— О нет, совсем не храбрый. Когда твердо знаешь, что тебяждет, особой храбрости не требуется. Нужно только отыскать себе утешение.

— Строить дома, например?

— Нет, не в этом. С каждым разом я слабею все больше, ипоэтому строить дома становится труднее. Силы убывают. Но утешение все-такиможно найти. Порой очень странное.

— Я вас не понимаю, — сказал я.

— Вы и не поймете меня, Майк. И даже вы, Элли. Впрочем, выскорее. — И продолжал, обращаясь больше к себе, чем к нам:

— В человеке всегда живут рядом слабость и сила. Слабостьпорождает убывающая жизнеспособность, а силу — нереализованная энергия. Есливам суждено вскорости умереть, то уже не имеет значения, чем именно вызанимаетесь. Поэтому можете смело потакать своим капризам. Вас ничто неостановит и никто. Ну предположим, я отправлюсь разгуливать по улицам Афин,стреляя в не понравившихся мне людей.

— Но вас могут арестовать, — заметил я.

— Конечно, могут. Но что из этого? Самое большое, на чтоспособны блюстители закона, — это лишить меня жизни. Но очень скоро меня лишитжизни сила, куда более могущественная, нежели закон. А как еще они могут менянаказать? Посадить меня в тюрьму на двадцать — тридцать лет? Это просто смешно.Я столько не проживу. Полгода-год, самое большее полтора! Никто ничего со мнойне может сделать. Поэтому в отпущенный судьбой остаток жизни я — король. Я могуделать что хочу. Порой эта мысль опьяняет. Одна беда — нет больше соблазнов,нет ничего эдакого криминального, чем бы мне хотелось потешиться.

Когда после визита к нему мы ехали в Афины, Элли сказала:

— Какой странный человек. Знаешь, иногда я его боюсь.

— Боишься Рудольфа Сэнтоникса? Почему?

— Потому что он не такой, как другие, и потому что в неместь что-то жестокое, и он очень высокомерен. И по-моему, высокомерие этовызвано тем, что он знает — дни его сочтены. А вдруг он, — щеки Элли вспыхнулиот волнения, в глазах появился тревожный блик, — вдруг он воздвигнет для насволшебный замок на скале среди сосен, а когда мы приедем туда, встретит нас напороге и затем…

— Что «затем», Элли?

— Войдет вслед за нами в дом, захлопнет двери и там же напороге убьет нас? Перережет нам горло или еще как-нибудь.

— Господи, Элли, ну и мысли же у тебя!

— Понимаешь, Майк, мы с тобой живем в нереальном мире. Мымечтаем о том, чему, быть может, никогда не суждено сбыться.

— Это Цыганское подворье навело тебя на мысли о смерти?

— Его название и то проклятие, что лежит на нем.

— Нет никакого проклятия! — закричал я. — Все это чепуха.Выкинь это из головы! Мы подъезжали к Афинам.

Случилось это, по-моему, на следующий день. Когда наступеньках афинского Акрополя мы наткнулись на группу американских туристов,совершавших круиз вокруг Греции. Одна из туристок вдруг отделилась от группы ибросилась прямо к Элли.

— Господи, глазам не верю, неужто это Элли Гутман? Что тыздесь делаешь? А я и понятия не имела, что ты в Греции. Ты что, тоже в круизе?— затараторила эта дама. По виду ей было лет тридцать пять.

— Нет, — ответила Элли, — я приехала в Афины на несколькодней.

— Страшно рада тебя видеть! А Кора тоже здесь?

— Нет, Кора, по-моему, в Зальцбурге[13].

— Ну и ну! — Тут дама посмотрела на меня, и Эллинебрежно-светским тоном сказала:

— Позвольте познакомить вас: мистер Роджерс, миссисБеннингтон.