Заклятие сатаны. Хроники текучего общества - Умберто Эко

В этом году автором был я и для забавы предложил в качестве затравки рассказ о собрании кружка безумных литераторов, задавшихся целью дописать начало и конец к признанному самым коротким в мире рассказу Аугусто Монтерросо, где говорится: «Когда он проснулся, динозавр все еще был там».

Не исключено, что из тысячи двухсот представленных рассказов некоторые имели сомнительную ценность (хотя члены обоих жюри и признавались, что выбор был очень трудным), но несомненно то, что пять рассказов, представленных мне на суд, поставили меня в тупик, так что мне захотелось решить вопрос жребием, – все пять оказались образчиками отличной прозы. Я хочу сказать, что они были написаны в чрезвычайно зрелой манере, так что многие профессиональные писатели не погнушались бы поставить под этими текстами свою подпись. Желающие убедиться могут прочесть пять рассказов-финалистов в ближайшем номере Alfabeta. По-моему, это несомненный триумф. И речь не об одной школе, а о тридцати как минимум – от Гориции до Сицилии с Сардинией.

Второй сюрприз преподнес мне лицей имени Мельхиора Джойи из Пьяченцы – проект, над которым год трудились ученики двух выпускных классов из классического и естественно-научного лицеев. Это экземпляр газеты (сорок четыре превосходно исполненные цветные страницы), которая версткой напоминает La Repubblica, но озаглавлена Il Tricolore, стоит пять чентезимо в Милане и семь – за его пределами и датирована понедельником 18 марта 1861 года.

В ней, естественно, сообщается о свершившемся объединении страны, номер открывают статьи Кавура, Каттанео, Мадзини, речь Виктора Эммануила к парламенту, приводится выступление Джозуэ Кардуччи, вспоминают Мамели, говорят о визите Андерсена в Милан, размышляют о законе Казати и предложениях нового министра народного просвещения Де Санктиса, отдают дань тому факту, что Линкольн был избран недавно президентом Соединенных Штатов, а Вильгельм I взошел на трон Пруссии, культурные странички посвящены Кристине Бельджойозо и Айецу, а также свежей полемике по поводу бодлеровских «Цветов зла», упоминается о гибели Ньево, помещена рецензия на «Карбонариев в горах» Верги, не забыты, разумеется, и Верди, мода тех лет и выход третьего издания «Происхождения видов» Дарвина, и под конец – репортаж из Ливерпуля под заголовком «Футбол – игра без будущего». Рекламные вставки прелестны.

Не уверен, что в настоящей газете того времени смогли бы сверстать настолько насыщенный номер, где без прикрас сталкиваются противоречия едва объединившейся Италии. И этот пример – тоже порождение государственной школы. Теперь жду столь же вдохновляющих успехов от какой-нибудь из школ частных.

Я считаю, что Мишель Серр[96] – самый тонкий из ныне живущих французских мыслителей, и, как любой хороший философ, он способен заставить себя поразмышлять на злободневные темы. Без зазрения совести привожу (снабдив парой комментариев от себя) его изумительную статью, напечатанную в газете Le Monde за 6–7 марта прошлого года, где он напоминает нам о вещах, которые касаются детей тех моих читателей, что помоложе, а для нас, стариков, речь уже о наших внуках.

Начать с того, что эти дети или внуки никогда не видели корову, свинью или курицу (помнится, кстати, уже лет тридцать назад в Америке проводили исследование, которое показало, что большинство нью-йоркских детишек считает пакетированное молоко из супермаркета промышленным напитком вроде кока-колы). Новые гуманоиды уже непривычны к жизни в природе и ничего, кроме городов, не знают (напомню, что, отправляясь на отдых, они селятся в основном в местах, которые Оже[97] определяет как «ничейные пространства», в силу чего туристический комплекс совершенно неотличим от аэропорта Сингапура и в любом случае предлагает туристу пасторальную, прилизанную и целиком искусственную природу). Речь об одной из величайших антропологических революций со времен неолита. Эти ребята живут в перенаселенном мире, где ожидаемая продолжительность жизни приблизилась к восьмидесяти годам, а благодаря долголетию отцов и дедов если у них и есть надежда что-то унаследовать, то произойдет это не в тридцать, а в летах уже довольно преклонных.

Европейские дети уже шестьдесят с лишним лет не видели войн, благодаря достижениям медицины страдали куда меньше своих предков, их родители старше, чем были наши (и приличная часть из них разведены), они учатся в школе, где у их соседей по парте другой цвет кожи, другая религия, другие обычаи (и сколько еще, спрашивает себя Серр, смогут они петь «Марсельезу», где говорится о «нечистой крови» иноземцев?). Какие литературные произведения могут прийтись им по вкусу, если учесть, что им незнакомы крестьянская жизнь, осенняя страда, вражеские нашествия, памятники павшим, изрешеченные пулями знамена и насущная необходимость морали?

Они сформировались под влиянием массмедиа, которые придуманы взрослыми, ужавшими время предъявления образа до семи секунд, а время ответа на вопрос – до пятнадцати, и где они тем не менее видят то, с чем в обычной жизни уже не сталкиваются: окровавленные трупы, катастрофы и разрушения – «К двенадцати годам взрослые уже заставили их посмотреть двадцать тысяч убийств». Они воспитаны на рекламе, пестрящей сокращениями и иностранными словами, из-за которых теряется чувство родного языка, не привязаны к метрической системе мер, получая премии за потраченные мили, школа уже не служит для них местом познания мира, и, свыкшись с компьютером, добрую часть своей жизни эти ребята проводят в виртуале. Письмо одним лишь указательным пальцем вместо целой руки «уже не задействует те же нейроны или зоны коры головного мозга, что раньше» (и, наконец, все они повально multitasking[98]). Мы жили в чувственно воспринимаемом метрическом мире – они живут в мире нереальном, где между далеким и близким нет больше никакой разницы.

Я не буду останавливаться на размышлениях Серра насчет того, возможно ли удовлетворить новые запросы в сфере образования. В любом случае речь в его обзоре идет о перевороте, по своей радикальности сопоставимом разве что с изобретением письма и затем, через много веков, – печати. Вот только эти нынешние новые техники мутируют с огромной скоростью, и «одновременно тело претерпевает метаморфозы, изменяются рождение и смерть, страдание и исцеление, профессии, пространство, жилая среда и бытие-в-мире». Почему мы оказались не готовы к этим преобразованиям? Серр приходит к выводу, что отчасти, вероятно, виноваты философы, которым полагается предвидеть перемены на уровне знаний и умений, и они с этой задачей не справились, поскольку, «увязнув в политических дрязгах, прозевали приход современности». Не знаю, прав ли Серр во всем, но в чем-то он прав.

Альдо Каццулло в номере Corriere della Sera за 25 апреля обратился к Энрико Летте[99] (сорока шести лет) как к пареньку из восьмидесятых, то есть выросшему в то десятилетие, когда тон задавала лихорадка субботнего вечера, а политикой интересовались мало. Каццулло вспоминает, однако, что у восьмидесятых неоднозначная репутация, и если для кого-то это время триумфа яппи, «Милана в бокале»[100], крушения идеологий, то для других это были решающие годы – я и сам в одной из «картонок» за 1997 год утверждал, что это была великая эпоха, принесшая нам конец холодной войны, крах советской империи, рождение таких новых систем, как экология и волонтерство, травматичное, но знаменательное начало великого переселения из стран третьего мира в Европу и то, в чем тогда еще не разглядели истинного начала третьего тысячелетия, – революцию в сфере персональных компьютеров. Действительно ли это было пресное десятилетие, обделенное закваской? Ну что ж, разберемся, когда увидим, что за поколение оно породило: само собой, Летта – это лишь одна ласточка, которая весны не делает, а Ренци, который его на девять лет моложе, повзрослел лишь в девяностые.