Лестница в небо - Джон Бойн

– Нравственных ориентиров? – переспросила она. – Не могли бы вы прояснить, что вы под этим имеете в виду, герр Акерманн?

– Дело в том, – ответил я, поразившись, как самим обращением ко мне она сумела намекнуть, что мое замечание невнятно, – что в те дни некоторые немцы вполне открыто выражали свое несогласие с политикой Гитлера, а многие вообще стремились уехать из страны. Мне представляется неудачным, что их присутствие так редко выводится в художественной литературе о войне.

– Я не пишу о войне, – произнесла она, пальцами обозначая кавычки-лапки. – Прошу вас, не клейте ярлыков на мое творчество.

– По-моему, стоит аккуратнее выбирать выражения, старина, – произнес Эндрю, подавшись вперед, и в его тоне состязались между собой веселье и негодование. – Сьюзен у нас вроде как знаток этого периода истории.

– А я в нем, вообще-то, жил, – ответил я.

– Но вы сами сказали, что были всего-навсего пацаном.

– Да, но люди часто убеждены, что после подъема национал-социализма вся нация в одночасье превратилась в орду варваров-антисемитов. Как авторам художественной литературы нам уж точно следует искать истории наименее избитые, не правда ли? И кое-какие можно найти в жизни тех, кто противостоял нацизму и в итоге сгинул.

– Извините, – произнесла Сьюзен, воздев руки так, что стало похоже, будто ей потребуется успокоительное, если я не умолкну. – У мужа моей лучшей подруги всю родню убили в лагерях. Поэтому для меня тема весьма эмотивна. Даже предположение с вашей стороны, герр Акерманн, что…

– Я просто говорю… – начал я, но меня тут же перебил Эндрю, положивший руку мне на колено, чтобы заставить меня замолчать.

– Я не ошибаюсь, Эрих, считая, – спросил он, – что вы состояли в гитлерюгенде?

– Ну да, – ответил я, ощущая, как по спине ползет капля пота. – Это сохранилось в документах. У всех мальчиков моего возраста не было иного выхода – только участвовать в гитлерюгенде. Как и все девочки были обязаны состоять в “Бунд дёйчер мэдель”[14].

– Не женщины на войне сражаются, – стояла на своем Сьюзен. – И они никогда их не начинают.

– Расскажите это миссис Тэтчер, – ответил я. – Или Елене Троянской.

– А вы были солдатом в немецкой армии? – продолжал Эндрю.

– В вермахте – да, – признал я. – Я никогда этого не отрицал. Хотя в боях, конечно, не участвовал. Я служил в канцелярии в Берлине во время…

– Тогда, быть может, прежде чем станете рассказывать нам байки о хороших немцах, которые пытались остановить Гитлера, – сказал он, – вы на минутку притормозите и задумаетесь о семьях тех, кто отдал жизнь, неся миру свободу.

– Правильно, – согласилась Сьюзен, и публика в зале тут же разразилась бурными аплодисментами такому вот показному патриотизму, клише на потребу толпе, предложив Эндрю овацию стоя, а тот сделал вид, будто не замечает ее, отпивая воды и поигрывая обручальным кольцом. С того момента оба романиста и ведущий полностью прекратили обращать на меня внимание, однако после, за сценой, каждый попросил меня подписать им по экземпляру “Трепета” и сфотографироваться вместе, пожимая мне руку так, будто мы с ними старые друзья.

– Мудила сраный, – сказал Морис, имея в виду мужскую модель в облачении романиста, когда мы после возвращались в такси в гостиницу. – Он просто играл на публику, не более того. И вы видели, как люди его потом поздравляли, когда выстроились за автографами? Будто он единолично вел высадку на пляжи Дюнкерка. То есть вы же лично никого не убивали, правда? Сами ведь говорили, вы служили писцом.

– Но, полагаю, едва ли я вправе читать проповеди о сопротивлении нацистам, если сам в нем не участвовал.

– Вы приказы выполняли. А если б нет, вас бы расстреляли.

Я не ответил, а уставился в окно на проплывавшие мимо улицы и – впервые за все наше знакомство – отклонил предложение выпить на сон грядущий в гостинице, вместо этого удалился к себе в номер, где принял долгую горячую ванну и пил один до глубокой ночи.

Следующий день прошел без особых происшествий, а наутро после я проснулся рано, с нетерпением рассчитывая на встречу с Морисом за завтраком. Накануне вечером я скучал по нему, когда он ушел общаться с друзьями, но мы договорились увидеться в десять в вестибюле гостиницы. Он не появился, и через много часов, когда я уже спустился пообедать, то увидел, что Морис входит за мной следом в двери, в той же одежде, какая была на нем накануне вечером, и вид у него довольно потрепанный. Впрочем, у меня на лице, очевидно, нарисовалось облегчение, потому что смотрелся он несколько виновато – утверждал, что перебрал и решил заночевать в квартире у друга.

– Могли бы сообщить, – сказал я. – Я не знал, вы живы или мертвы.

– Ни к чему эта мелодрама, Эрих, – произнес он, отмахиваясь от моей озабоченности, и его презрение вонзилось в меня, я словно получил удар под дых. Казалось, наш с ним союз начал перерождаться и Морис больше не ощущал нужды относиться ко мне так же уважительно, как раньше.

– Пойдемте, – сказал он. – Я проголодался. Поднимемся, а я пока еды закажу.

Мне хотелось ответить ему отказом, у меня есть чем себя занять, нежели весь день ходить за ним следом, но он уже шагал к лифтам, и я, зная, что, может, опять не увижу его много часов подряд, если не двинусь следом, проглотил свою гордость и скользнул меж дверей, когда они уже закрывались, – и мы безмолвно поднялись к нашим смежным номерам на одиннадцатом этаже.

Входя к нему в спальню, я ощутил нечто вроде эротического восторга. На столе лежал открытым его чемодан, а постель была не убрана после того, как он ложился вздремнуть вчера днем, простыни смяты. Я заметил в беспорядке разбросанные по полу белье и носки, и интимность этой сцены сильно возбуждала.

– Вы обедали? – спросил он, сбрасывая ботинки.

– Конечно, – ответил я. – Уже начало третьего.

– Ну а я проголодался. Будьте так добры, закажите мне обслуживание в номер. Чизбургер и картошку. Что-нибудь вроде. Мне нужно в душ.

Я потянулся к кожаной папке у стола и полистал ее.

– Вы хотите чем-нибудь это запить? – спросил я.

– Диетическая кола. Льда побольше.

Пока я набирал соответствующий номер и размещал заказ, он сел и стащил носки, мгновение порассматривал свои пальцы на ногах, а затем снял через голову футболку и впервые явил мне свое тело. Хорошая мускулатура, без волос, а когда он склонился, четко нарисовались глубокие борозды мышц на животе. Понизу его правого бока бежал шрам. Невозможно было не пялиться на него, и даже зная, что он смотрит прямо на меня, я не мог отвести глаз.