Любовь. Красное и белое - Давид Беньковский

— Я чуть не убился из-за твоей чертовой машины, которую ты не убрал из холла! — кричу ему вслед. — Мы с Дедом были вынуждены сами готовить себе ужин, — цежу сквозь зубы, отчитывая жену. В груди нарастает негодование. — И ели одни!

— Знаешь, Павел, я каждый вечер, начиная со среды, когда Дед приехал, ждала тебя на ужин. И в среду, и в четверг. Все надеялась, что поужинаем вместе, думала, что хоть ради Деда ты пораньше освободишься. Ты ведь в курсе, по пятницам у нас всегда много посетителей, и я возвращаюсь домой позже. А в будни я освобождаюсь раньше, забираю из детского сада Викторка, и мы идем домой. Я не задерживаюсь, как ты…

— Что ты говоришь?! — Я больше не могу сдерживаться, я в ярости, а она совершенно спокойна и смотрит на меня, не отводя глаз. — У меня Контора, Контора! — кричу я, но снижаю тон, вспомнив, что могу разбудить Деда, он встанет, придет — и что тогда будет! — У меня серьезная, мужская работа. Право, право, право! А не какие-то бабские капризы! — Я снова повышаю голос: — Как ты могла не приготовить для Деда еду? Как ты могла так его, пожилого мужчину, и меня оставить и не ждать?!

— Видишь ли, — спокойно отвечает вопросом на вопрос Майя, — Павел… — Не выношу, когда она так говорит. Нет в этом и толики скромности, которую я так ценю в женщинах, особенно в своей жене. Что это за тон, что это за интонация превосходства в голосе? — Для тебя в жизни только еда имеет значение, которая стоит на столе перед твоим носом? Только то, что приготовлено или не приготовлено? Тебе, Павел, как Викторку, нужно все порезать и наложить, с той лишь разницей, что Викторку еще нет и пяти лет. Между прочим, в холодильнике на нижней полке стоит гуляш, который я вчера приготовила, и разумеется, вы с Дедом не смогли его найти. — Она снисходительно улыбается.

Я больше не могу, сейчас взорвусь. Пойду в гостиную, налью себе виски. Эта ее улыбка, этот тон, и это «Видишь ли, Павел…». Не могу всего этого выносить! Украдкой открываю бар. Не хочу, чтобы она заметила, до чего меня довела. Достаю бутылку отличного виски, которую купил в дорогом магазине сигар и алкогольных напитков. Стакана под рукой нет, поэтому я делаю большой глоток из бутылки и вливаю себе виски прямо в горло.

А на экране больше нет мотоциклистов, теперь преодолевающих препятствия лошадей показывают. Великолепно скачут кони, совсем как Дед на своем жеребце во время военной кампании или восстания. Нет больше у меня сил с ней разговаривать, а виски меня согревает изнутри. Я усаживаюсь на диване и смотрю, как лихо кони со всадниками скачут и преодолевают препятствия. Не всем это удается, некоторые кони препятствий не замечают и задевают их. А я сижу и думаю, что если бы я сидел в седле, то тоже мог бы так скакать да еще по мобильному или сразу двум мобильным телефонам разговаривать, вот как меня Дед вышколил в юности. Смотрю, как они препятствия берут, а из головы не выходит это ее «Видишь ли, Павел…».

— Видишь ли, Павел… — сказала она в кухонной части нашей квартиры примерно полгода назад.

Мы сидели ужинали, на столе блинчики с креветками, свежайшие, только что приготовленные, прямо со сковороды. Она выложила их на тарелки, сбрызнула лимонным соком. Я встал, несмотря на то что уже удобно сидел, достал из шкафа бутылку вина, открыл ее и наполнил бокалы.

— Видишь ли, Павел… — И посмотрела на меня. — Как ты, наверное, заметил, я много времени провожу дома одна. — И положила в рот маленький кусочек блинчика. — Пожалуй, я слишком долго сижу дома…

Я немного медленнее начал пережевывать эти вкуснейшие блинчики, потому что уже знал, что сейчас опять начнется. Но что на этот раз? А пока молчал. Ждал. Только еще вина в бокалы подлил.

— И, честно говоря, должна тебе признаться, меня уже достала работа за компьютером, эти тексты, переводы, сидение дома, отсутствие общения, словно я одна в пустыне… — продолжала она. — Я долго размышляла и пришла к определенным выводам, Павел… — Тут она прервалась, положила в рот кусочек блинчика и стала пережевывать, пережевывать…

Я выпил вина и тоже все жевал блинчик, но никак не мог понять, к чему она клонила, а я очень не люблю не понимать, ведь я человек, мужчина, не говоря уж о том, что Юрист. А она продолжала молчать.

— И что же? К каким выводам ты пришла, что придумала? — нарушил я тишину, поскольку мне не терпелось узнать, почему она завела этот разговор. Я терялся в догадках, не в силах сохранять терпение. Что все это значило?! Блинчики у меня уже поперек горла стояли, а ведь только что я не мог от них оторваться.

— Речь идет не только о том, что я устала сидеть дома одна, дело еще и в том, как ты не раз справедливо замечал, что это не приносит денег. — И снова сделала паузу. Положила в рот еще кусочек блинчика и стала пережевывать, пережевывать. Подняла бокал. Да, у нее был отличный аппетит!

Что я мог на это возразить? Это действительно не приносило денег. Но разве работа женщины может приносить доход? Даже если бы она работала учительницей или врачом, разве это деньги? Женщина ведь не для того создана, чтобы деньги зарабатывать. Я налил себе еще немного вина.

— У меня, Павел, появились планы, — продолжила Майка. — Я больше не хочу быть женой, которую содержит муж, — заявила она и многозначительно на меня посмотрела. Медленно разрезала на кусочки еще один блинчик, положила в рот.

Я сделал глубокий вдох. Что за мысли у моей Майи? Я думал, начнет жаловаться, претензии предъявлять, забивать мне голову проблемами, как уже не раз бывало, а она, как выяснилось, просто не хотела быть женой, которую содержит муж. Тучка дождиком пролилась!

Я расслабился и тоже с удовольствием положил кусок блинчика в рот, потому что блинчики моя Майя готовит отменные. Выпил вина и налил еще немного.

Думал, Майка скажет, что хочет на какую-нибудь работу пойти. Очень хорошо, размышлял я, пусть идет. Малыш уже в детском саду, а ей дома за компьютером скучно. Пора чем-нибудь конкретным заняться. Не зря же она университет окончила, а кроме того, большинство жен моих коллег-юристов уже где-то работали, теперь так принято, чтобы жены не только домом занимались, но и работали. Но я ничего не говорю, жду, пусть сама скажет, пусть думает, что это ее решение, что это она захотела пойти на работу. Она может восстановить старые связи, и если не захочет в школе преподавать, то без труда найдет работу в какой-нибудь фирме. А пока я спокойно и с удовольствием пережевывал блинчики. Майка продолжала молчать, я тоже молчал, жевал.

— Видишь ли, Павел… — С этими словами она положила приборы на тарелку. — Я много размышляла и решила… — И тоже налила в свой бокал немного вина. Сама себе налила! — И решила, Павел, открыть свой магазин. Я всегда об этом мечтала — иметь свой маленький магазинчик. — И улыбнулась. — Что скажешь, Павел? Ты поддержишь меня? Поможешь мне открыть магазинчик… с кофейней? Что-то вроде книжного магазина и маленького клуба.

Блинчик застрял у меня в горле. Что еще она придумала?! Моя Майка захотела открыть магазин с кофейней?! Моя Майка?! Я обомлел.

— Маечка, что с тобой? — нервно спросил я. — Маечка, для того чтобы держать магазин, нужно обладать многими знаниями, способностями, иметь опыт и очень много работать… — попытался ей объяснить в двух словах и как можно более деликатно я. Мне-то давно известно, что для успешного ведения своего дела надо уметь все заранее предусмотреть и так далее, но если бы я ей это прямо сказал, она расплакалась бы, снова начались бы слезы и посыпались претензии, упреки в том, что я жестокий и бескомпромиссный. — Маечка, зачем тебе это? Ты знаешь, сколько тебе придется работать, если ты откроешь магазин?