Маги и мошенники - Елена Долгова

– В конце концов. – заявил он Ладеру. – попытка не пытка. Пускай деваха рискнет, я не против.

Девушка, говорившая лишь на своем местном диалекте, едва ли наполовину понимала, о чем речь. Она кивала и глупо улыбалась. Ладер подавил угрызения совести.

– Красавица страшна как смертный грех, сирота и наверняка не девственна. Ее никто не хватится. Быть может, мы вообще совершаем благо. Лучше геройски помереть, чем под ореховым кустом тешить по дешевке негодяев.

Лакомка вздохнул.

– Отведем ее к отцу Медардусу, скажем, мол, вызвалась на подвиг чистая дева. А там – как получится, Главное, попасть в кладовку с реликвиями.

Они печально помолчали. Девушка что-то лопотала.

– Как хоть тебя зовут-то?

– Ханна.

– Это имя, созданное для славы. – заявил расхрабрившийся Хайни Ладер.

К утру погасли в кустах огоньки звериных глаз…

* * *

Итак, еще одна история близилась к закономерному финалу.

Занималось теплое утро. Широкое поле, простиравшееся по обе стороны ручья, от опушки леса до самых стен монастыря, заполнила редкая, но пестрая толпа – горожане собрались получить удовольствие от редкостного зрелища. Ждали долго, трава успела высохнуть от росы, когда наконец в пыли дороги показалась двуконная повозка. Девушка в белой рубашке девственницы неловкой грудой сидела на тележке, держа на коленях узелок. При виде ее высокий худой рыцарь, в искусной работы кольчуге, но без шлема, мрачно покачал седой головой:

– Медвежья охота – не женское дело, если, конечно, Трузепой – зверь. Если же он дьявол, то изгнание бесов – честное дело монаха.

Крестьянка неловко спрыгнула с телеги, прихватив с собою узелок. Настоятель печально посмотрел на нее, а потом жестом поманил подойти поближе:

– Дочь моя, пожалей свою молодость, ложная гордость – великий грех, еще не поздно удалиться, ты уверена что… обладаешь качеством, в первую очередь необходимым для этого подвига?

– Обладаю, швятой отец, – прошепелявила претендентка.

Монах отступил, в досаде закусив губу.

– Призываю в свидетели святого Регинвальда, нет здесь вины моей, ибо сделал я все, что мог…

И замерли в печали сердца людей, словно холодный ветер прогудел-пролетел над полем, губя радость и сметая надежду. И заплакали дети и старухи вытерли слезу. Монахи опустили капюшоны на глаза, насупились мужчины и поджали губы расстроенные женщины.

Девушка, одернув рубаху, широкими, почти мужскими шагами двинулась в сторону леса. Люди замерли, выжидая. Низкий зловещий рык, то ли дьявольский, то ли звериный, заставил затрепетать листву на деревьях и сердца людей.

Ханна Поэтерская остановилась, неспешно развязала узел и вытащила грубо сделанный самострел. Кусты по ту сторону ручья раздвинулись и показался косматый Трузепой. Туша его в полтора раза превосходила обычные медвежьи размеры, маленькие красноватые глазки сверкали злобой и умом. Горожане ахнули, самые благочестивые молились, самые трусливые проталкивались сквозь ряды назад, чтобы от греха подальше бежать.

Крестьянка, вращая ворот, натянула тетиву, наложила охотничий болт и вскинула арбалет.

Медведь взревел и пошел вперед, протянув к девушке длинные когтистые лапы, словно хотел сгрести ее в объятья.

– Убей медведя, Ханна! Рази насмерть за мою Катерину! – звонко, со слезами в голосе, закричала безвестная женщина в толпе.

– Стреляли уже… – угрюмо ответил ей кто-то. – У него шкура словно железная.

Болт, сорвавшись с тетивы, полетел в цель. Быть может, слава лесника не была пустым звуком, или вмешался случай – покровитель сирот, или и впрямь над толпой людей, полем, лугом и ручьем пролетело в этот миг дуновение божественного чуда, но стрела легко поразила медведя.

Она вонзилась прямо в налитый кровью глаз.

Все свершилось быстро и с простотой обыденности. Зверь взревел и завалился – сначала набок, а потом ничком, уткнул треугольную морду в траву и затих…

И молчала толпа. А потом ахнула, взорвалась криками – и безумие ликования охватило людей.

– Слава чистой деве Поэтера!

Девушка вперевалку подошла к настоятелю, вытирая пыльную щеку. Хайни Ладер искоса посмотрел на ее силуэт – она больше не казалась грузной, гордо неся статное тело крестьянки.

– Чудо свершилось! – торжественно и сурово провозгласил монах. – Склонимся же перед волей Господа нашего!

– Суд Божий! Это был Суд Божий! – завопили в толпе.

Спешившийся седой рыцарь почтительно поклонился девушке.

– Моя имя – Бриан д’Артен. Я прибыл издалека, госпожа, скакал без отдыха, под звездами, солнцем и луной, торопясь в Эберталь. Крепость Феррара, что на южной границе Церена, уже год как удерживает осаду варваров, врагов Господа нашего. Люди мои, голодая, держатся едино лишь молитвой и отвагой сердец. Святой отшельник Франциск Проницательный Богом Единым и тремя Его святыми уверил меня, что спасти город может только дева, высокая душой и равно славная в чистоте своей и отваге. Я поклялся не покрывать головы, ни вкушать ничего, кроме родниковой воды и простого хлеба, покуда не найду ее и не доставлю в Феррару. Прекрасная дама, звезда Поэтера, могу ли я надеяться…

Крестьянка степенно кивнула.

Хайни Ладер повернулся и пошел прочь, не дожидаясь развязки. Угрюмый Лакомка потащился следом.

– Ну вот, и так всегда. Мы трудимся в поте лица своего, а куш получают другие.

– Мы же сами виноваты, Рихард, ведь мы корысти и трусости ради отправили ее на смерть.

– А как же теперь питейный рог святого Николая?

– Почему-то мне кажется, что никак. Теперь, когда чудо налицо, про него никто и не вспомнит. Да и кто нас заставляет возвращаться в Поэтер? В конце концов, такой кус серебра наверняка стоит двадцати марок…

Они свернули на дорогу, убегающую прочь от города.

К концу дня, едва бархатные сумерки коснулись раскаленной летним солнцем земли, и стрелы предзакатных лучей упали на дорогу, беглецов обогнал отряд, который несся во весь опор. Броня рыцарей сияла, как огонь, вились яркие флажки на копьях, земля содрогалась под копытами рослых коней.

Наемники поспешно убрались на обочину. Во главе кавалькады скакал прямой, как стрела, седой рыцарь, а рядом с ним – крепкая рослая девушка в стальных латах. Ее голова тоже оставалась непокрытой, копна светлых волос, небрежно скрепленных серебряной диадемой, рассыпалась по спине.

– Ханна Поэтерская… – задумчиво и печально вздохнул Рихард.

Отряд уже удалялся, дорожные камешки градом сыпались из-под кованых копыт. Женщина так и не обернулась. Лучи заходящего солнца упали на конские гривы, зажгли яростным сиянием оружие и латы воинов, шевелюру всадницы и пряжки на сбруе лошадей.