Маги и мошенники - Елена Долгова

– Я люблю пирог с поросенком.

Ладер расщедрился и вместо пива заказал местного фруктового вина. Красавица уплетала поросенка не чинясь, облизывала свои длинные гибкие пальчики розовым языком. Перепивший Рихард хриплым голосом тянул заунывную песню наемника:

На спинах наших лошадей сидим мы плотно задом,

Таких отчаянных парней не запугаешь адом.

Гирмунда, кажется, пыталась подпевать, потом, захмелев, замурлыкала и уронила черноволосую головку на стол. Блестящая прядь отделилась от ее прически и упала в лужицу вина.

– Отведи отважную деву в комнату к служанке проспаться, – буркнул Хайни, – и не вздумай по дороге…

Лакомка честно округлил глаза. Девушка, внезапно сделавшись сварливой, принялась вырываться и даже легонько прикусила наемнику палец. Рихард, насупившись, подхватил на руки легонькую, как кукла, Гирмунду. Вскоре он вернулся за стол.

Остатки вина друзья допивали в одиночестве.

– Знаешь, – сказал Лакомка другу, – мне будет жаль, если медведь ее съест.

– Он не ест девственниц, – авторитетно возразил Хайни.

Рихард недоверчиво покачал головой и вздохнул:

– Может, отпустим ее от греха подальше? Такая красивая… У нее глаза, как лиловые маки.

– А рог?

– Обойдется как-нибудь…

– Сволочь ты, Рихард, баба тебе дороже друга.

Наемники заказали себе пива и еще помолчали. Шли часы, день склонился к вечеру, и смутно было на душе.

– Пора.

– Может, утра дождемся?

– Ни к чему тянуть. Зови ее сюда и пойдем. Медведь, он вечер любит.

Лакомка встал и пошел, опустив голову и шаркая ногами. В женской спальне не было никого. Общий зал тоже почти опустел, только в углу ужинал вчерашний заезжий мулоторговец.

– Где Гирмунда?!

– Порскнула через заднюю дверь.

Хайни проворно выкатился во двор, оставив за спиной медлительного Лакомку. Длинная, щепастая, грубо сколоченная лестница оказалась приставленной к круглому отверстию чердака, в пыли двора смущенно почесывались куры. Ладер легко одолел полтора десятка скрипучих ступеней.

– Эй, что там?

Лакомка наконец выбрался наружу и едва не прыгал на месте от нетерпения.

– Э…

– Ну, что ты там увидел, разрази тебя святой Регинвальд?

– Заслони мои глаза золотуха, если я вижу там не…

Хайни почесал обрубок уха и густо покраснел – его белесые брови прямо-таки зазолотились на фоне багровой обветренной физиономии. Он еще раз оглядел открывшуюся картину.

Все пространство чердака занимала огромная копна сена. Колкие стебли люцерны перемежались высохшими, темно-синими венчиками васильков, смятыми одуванчиками, плоскими, сухими листьями подорожника. Копна подсыхающих трав шевелилась как живая. И не зря.

– Мессир Персиваль, – ласково щебетала Гирмунда, – вы такой доблестный рыцарь! С вас еще три марки.

Хайни скатился с лестницы и угрюмо побрел в гостиницу, Лакомка сменил его на наблюдательном посту у чердачного отверстия. Он некоторое время осуждающе покачивал головой в такт, потом присоединился к приятелю.

– Раззява. Ты ее просмотрел.

Хайни грустно вздохнул – мрачное растрепанное солнце висело над излучиной реки, казалось, оно комком разгневанного пламени собирается покарать город. Чистые и тревожные краски небесного огня опалили усталую землю. В умирающем дне наемнику почудилось нечто трагическое. Он неповоротливым разумом поискал подходящие слова, но не нашел и на всякий случай добавил:

– Я сам не лучше, тупая башка. Вот так благородные господа по праву благородства урезают наши доходы. Он предложил ей больше, чем мы. Три марки – цена девичьей добродетели! Ты знаешь, друг, что опечалило меня больше всего?

– Нет…

– Он даже не снял доспех.

– Ну, я просто так не сдамся! – внезапно рявкнул Хайни. – Должна же в этой дьявольской дыре найтись хоть одна девственница?

Он, сурово выпятив челюсть, зашагал вдоль чисто подметенной улицы.

Смеркалось. Возле лавки гончара, в кучке пыли, играла черепками худая некрасивая девочка лет восьми. Ее руки до самых локтей покрывали царапины.

– По-моему, подходит.

– Башка дырявая, это же младенец.

– Вот и хорошо. Вот и правильно.

Ладер подхватил девочку на руки.

– С нами пойдешь.

Девчонка, разинув треугольный ротик, неожиданно басисто заорала.

Ладер извлек из кошеля комочек жевательной смолы и засунул ей в рот.

– Молчи – героем будешь.

Дверь лачуги отворилась настежь.

– Соседи, на помощь! Жгут! Убивают!

Рослая бабища, видом вылитая фурия, вылетела наружу и ловко вцепилась в рыжую бороду Хайни Ладера. Тот вырвался, от неожиданности и боли уронив ребенка. Девчонка ловко приземлилась на ноги и что было сил ухватилась за материнский подол, продолжая реветь. Фурия в рваном чепце, выпятив могучую грудь и плотно сжимая сильные кулаки прачки, шла в бой. Наемники отступали. Шум стоял невообразимый, в нем слились бранные выкрики, обращения к святым угодникам, рев дочки гончара и уханье избиваемых смутьянов.

Друзья бежали. Прачка под неистовый хохот стражи преследовала их до самых городских ворот…

Лес за воротами мрачно шумел, почти совершенно стемнело, в зарослях горели огоньки звериных глаз.

– Хайни, Хайни, здесь кто-то есть.

– Не вижу.

– И я не вижу, я его слышу. Он дышит.

– Трузепой… – брякнул Ладер.

Туша медведя в кустах с заворочалась, с треском ломая ветви.

– Господи! Помилуй нас в прегрешениях наших!

Медведь чихнул, у Лакомки не выдержали нервы, он бросился в темноту, но, кажется, убежал не далеко, Ладер услышал звук падения тяжелого тела.

– Эй, друг, ты жив?

– …

– Не богохульствуй. Медведь тебя не задрал?

– Это не медведь.

Ладер подпалил сухую ветку. В траве ворочалось существо.

– Это женщина, бродяжка.

Наемник, ругаясь, сгреб сухие ветви в кучу и разжег костер. Круг света и треск огня внушали уверенность.

– Дождемся утра. Садись с нами, женщина. Я благодарю святого Иоанна, что ты не Трузепой.

Толстая, белесая девица растянула в улыбке толстые губы, обнажив нехватку переднего резца.

Они так и просидели до утра. Трузепой так и не появился. Девица-перестарок оказалась дочерью покойного лесника из соседнего графства. Вопрос о ее девственности даже не поднимался. Озлобившийся на весь свет Лакомка мастерил незаконченный арбалет.