Все хорошо! - Татьяна Белкина

Я вскочил и бросился к ней. Манон лежала без движения. Синклер растерянно держал позу, стереосистема транслировала чужие страдания в эфир напряженными аккордами.

— Манон, что случилось? Манон! Синклер, принесите воды.

Бледное лицо женщины показалось мне незнакомым и, мягко говоря, отчаянно немолодым. Глаза были закрыты. Рот скорбно сжат. Глубокие морщины, незамеченные мной ранее, пролегли от уголков губ к нижнему краю лица, придавая ему скорбный вид. Синклер принес воды, я отыскал пульс. Он был, но очень слабый. Вызвали «скорую». Манон открыла глаза:

— Простите, я обещала вам танго.

Приехала «скорая», появился импозантный мужчина лет пятидесяти пяти с аккуратным пивным брюшком, за ним вбежал нервный юноша с кофейными глазами.

Я вышел из данс-клуба «Пичисиего» в девятом часу. «Скорая помощь», разрывая снежную пелену синими бликами, пронеслась мимо. За ней проследовал серебристый BMW Х5. Я пошел в том же направлении. Дошел до огромного торгового центра «Палладиум». Его диснейлэндовские башни обещали скорое и недорогое удовольствие всем желающим, споря с суровой конструктивистской архитектурой чешского «обходного дома Котва». На фронтальном шестиграннике Котвы висела огромная плазменная панель. Райские острова, рекламируемые «Чешскими авиалиниями» как самое модное направление сезона, едва проглядывали из-за снежной пелены. Картинка сменилась. Появилась реклама сальса-клуба. И вдруг я увидел Манон. Она танцевала танго. Танцевала с молодым мужчиной, похожим на Микки Рурка. Кофейные глаза сияли, каштановые волосы летели вслед самому красивому танго в моей длинной жизни. Картинка сменилась. Я зашел в книжный магазин и купил книгу. Добравшись до гостиницы, я нашел в Интернете телефон «Пичисиего» и позвонил. Синклер подошел не сразу. Затем долго молчал. В конце концов он сказал: «Она умерла. Инфаркт» — и положил трубку. Я выпил все прописанные мне медикаменты, добавив несколько сердечных капель сверх положенной нормы, растер суставы, надел фланелевую пижаму, открыл дешевое издание «Histoir du chevalier des Grieux et de Manon Lescaut» и прочитал: «Именно потому, что нравственные правила являются лишь неопределенными и общими принципами, весьма трудно бывает применить их к отдельным характерам и поступкам».

— Это особого рода аппарат, — сказал офицер ученому-путешественнику… — Наш приговор не суров. Борона записывает на теле осужденного ту заповедь, которую он нарушил. Например, у этого, — офицер указал на осужденного, — на теле будет написано: «Чти начальника своего!»… Конечно, эти буквы не могут быть простыми; ведь они должны убивать не сразу, а в среднем через двенадцать часов.

Франц Кафка.

В поселении осужденных

Это невыносимо! Ноги проваливаются в сугробы, с неба продолжают сыпаться отвратительные белые хлопья, от которых делается сыро и неуютно. Однако даже этот безобразный холод и несостоявшийся восход светила (не назовешь же солнцем эту бледную оладью неправильной формы, едва просвечивающую сквозь свинцовую завесу целеустремленных туч) терпят поражение от моей непреклонной преданности общему делу. Как ни в чем не бывало я совершаю обход вверенного мне сектора мироздания. Вот бегемот-тормоз растопырил пасть, а по его спине разгуливают наглые чайки. Колышутся, словно гигантские стволы пальм с усеченной кроной, шеи жирафов.

Расторможенные обезьяны чешут волосатыми конечностями голые задницы и устраивают склоки. Ненавижу приматов. Особенно лысых. Их загоняют сюда с утра и держат до вечера. Не пойму, почему им разрешено свободное передвижение? У меня есть версия — это такой социальный проект. Они расцвечивают своим пестрым оперением и кривлянием молодняка монотонное существование нашего Ковчега. Как уморительно выглядят их имбецильные улыбки перед нашими отсеками, как забавны их дерганые жесты, бегающие зрачки, слизкий клюв. А звуки, которые они производят? Я в шоке. Разве можно бесконечно изводить окружающих скрипучим многоголосьем бессмысленных атональных комбинаций? Вот возьмем мой чистый и ясный возглас. Услышав его, весь Ковчег заново осознает немыслимую свою удачу и божественное предназначение. Но речь не обо мне. Я — всего лишь скромный и трудолюбивый администратор проекта.

Речь о том, как трудно быть Богом. Как важно было собрать здесь, на этом Ковчеге, имитирующем естественные условия существования, все многообразие видов, не забыть даже вздорных приматов, морских чудищ, глупых как пробка, колибри и крокодилов, правильно распределить обязанности во время странствия, дабы сохранить все виды в отличной физической форме. Еще важнее — обеспечить душевное здоровье и моральный облик экипажа.

Как часто отличные начинания и проработанные концепции рушатся из-за отсутствия бдительности! Моя главная задача — выявить и обезвредить провокаторов. Есть такие, тайком проникшие в Ковчег, которые насвистывают и нащелкивают добропорядочным обитателям, что якобы нет никакого потопа и корабля нет, а они-де пленники, забава для голых приматов. Полная ахинея. Станут хозяева жизни за слонами дерьмо ворочать? Я старательно вытаскиваю ноги из снега, выхожу на твердую поверхность коридора и направляюсь к пищеблоку для безвольерных животных. Забираю у невыносимо орущего недоростка булку для наживки и иду ловить террористов. А как еще их назвать, если после их рейдов слониха Любичка наелась стекла и умерла? Вот и они: маленькие, серые, неприметные, с одинаковыми голосами, глазами, перьями. Мне приходится долго раззадоривать их булкой, а потом, когда их пищеварительный процесс запущен, быстро прятать добычу Все. Они мои! Подробно рассказываю им, как достать самую вкусную заморскую еду вон в том домике с небольшим окошком. Там и манго, и папайя, и отборная крупа. А здесь только холодные белые хлопья, просеянные сквозь свинец туч. Самый жадный из провокаторов летит к заветному окошку. Сейчас я увижу его жалкий окровавленный костюмчик, выплюнутый аппаратом. Я жду и жду. Но нет, ничего не происходит. Солнце, вернее его подобие, начало крениться влево и съезжать с купола. Голод заставил меня съесть булку-наживку — вот что делают обстоятельства даже с самыми самоотверженными и мудрыми особями! Надо что-то делать. Подобрав нарядный плащ и встав на кончики пальцев, я подкрался к избушке и бесстрашно заглянул в открытое забрало окна. Точно молния пронзила мой правый глаз, и мир окрасился в цвет чечевицы. Мой аппарат! Мой любимый экземпляр, открытый и используемый мной только для благого дела наказания недостойных, нанес мне смертельный удар! Мерзкий злодей нахально прочирикал из невесть откуда взявшейся щели в подоконнике: «Попался, глупый павлин!» Обидно если это последние слова, услышанные мной.

«Уважаемые посетители Пражского зоопарка!

Настоятельно просим вас не просовывать пальцы, не приближать глаза к защитной сетке, внимательно следить за детьми. В вольере проживает чрезвычайно агрессивный казуар[3]. После неоднократных случаев нападения на воробьев и травмы глаза, нанесенной павлину, доступ к казуару ограничен. Спасибо за понимание.