Наш маленький Нью-Йорк - Лора Брантуэйт

— Очень приятно, мисс Эмили Блант. Том, по-моему, тебе несказанно повезло.

— Говоря по секрету, я тоже так считаю. — Том подмигнул ей с беззастенчиво широкой улыбкой.

Эмили почувствовала, что щеки заливает густой румянец. Нет, только не это! Если мужчина понимает, что в его власти вогнать тебя в краску — все, тебе конец.

— Я… у меня сейчас пол высохнет. — Эмили сморозила глупость, поняла это и тем скорее ретировалась из гостиной.

Она даже забыла, зачем туда шла, то есть даже не туда, а в спальню — шла лишний раз напомнить себе о своих новых жизненных принципах…

«Большой любви не существует.

Маленькой — тоже.

Этот мужчина меня не полюбит.

Я его — тоже.

Мои мечты сбудутся.

Я буду правильно мечтать.

Секс нужен им, а не мне.

Пусть добиваются.

Я самое независимое существо на свете.

Я почти совершенна.

И я умнею не по дням, а по часам!»

Строки «Этот мужчина меня не полюбит. Я его тоже» и «Я умнею не по дням, а по часам» были выделены оранжевым маркером. Чтобы глаз останавливался на них почаще.

Эмили лежала на кровати с книгой в руках, но смотрела не в нее — на те слова, которые записала как руководство к действию. Она пребывала в глубокой задумчивости. Поводов призадуматься было предостаточно, что и говорить.

Они с Томом жили под одной крышей уже почти неделю. Как ни странно, за это время не произошло ничего такого, что заставило бы ее прятаться за крепостной стеной своих новых девизов.

По крайней мере, во «внешнем» мире. Основная часть внимания Эмили в последнее время была направлена вовнутрь.

История с Робертом, как ни странно, стремительно выцветала в ее памяти, будто фотография, забытая на солнце. Острая боль от предательства сменилась глухим неприятным чувством, чем-то средним между тоской и раздражением.

Меньше всего на свете Эмили хотела, чтобы нечто подобное повторилось в ее жизни еще раз. Второго такого удара, пожалуй, можно и не пережить. Если даже ее могучий дух с ним справится, то не факт, что выдержит нежное женское сердечко.

Если судьба и готовила ей какие-то еще злые розыгрыши, то ничем не выдавала своих намерений. Затаилась. Возможно… А может статься, основное испытание уже позади?

Все было бы хорошо, если бы с ней рядом находился не Том, а кто-то другой. Может быть, кто-то грубый и напористый, или хитрый — о, Эмили научилась чувствовать хитрость и неискренность! Если бы этот кто-то давал ей понять, что она ему интересна как женщина и он намерен ее добиться, Эмили просто как щитом закрылась бы своим новоприобретенным кредо.

Но нет же!

Том был само обаяние.

Том был приветлив, спокоен, рассудителен и остроумен. Он не совершал в ее сторону ни малейшего поползновения, не делал ни шажочка к сближению, ни даже пол шажочка… Он не проявлял к ней ни тени мужского интереса!

Это успокаивало. И в то же время настораживало. Том вел себя по отношению к ней так, будто они со школьной скамьи были закадычными друзьями, потом их пути надолго разошлись, и вот они опять встретились: другие, взрослые, с некоторым обоюдным теплым чувством — но совсем чужие люди, которые неплохо ладят друг с другом, но на сближение никогда не пойдут.

Эмили начинало казаться, что с ней что-то не так.

Она не привыкла к тому, что мужчины — кроме разве что Скотта — смотрят на нее без огонька в глазах. Да, ее смущали и иногда даже злили такие взгляды, но она считала, что это естественно и по-другому быть не может и не должно.

Том улыбался ей, когда они встречались в первый раз за день, при случае старался рассмешить веселой шуткой, поделиться новостями — но к теплоте примешивалась отстраненность.

Эмили убеждала себя, что это ей нравится.

Но ей почему-то так и не удавалось поверить в это «нравится» до конца.

Она говорила себе: «Вот, наконец-то встретила нормального парня, не озабоченного тем, чтобы осеменить все, что движется». Следом за этим закономерно возникал вопрос: «Ну почему единственный порядочный из всех симпатичных парней на меня даже не смотрит?!» То есть смотрит, но… не так, как хотелось бы.

Эмили, возможно, хотелось отомстить. Кому-нибудь. За Роберта. Это было несправедливое, нечестное, даже подлое желание. Но она ничего не могла с ним поделать. Ей хотелось утвердиться в жизненной философии «самого независимого существа», но Том, тот человек, который волею судеб оказался в этот момент ближе всего к ней — территориально, разумеется, — не давал ей ни одного повода сказать: «Все вы одинаковы» — и применить один из «законов».

Она даже и представить не могла, чего это ему стоило.

То есть, конечно, нельзя сказать, что ему приходилось заниматься аутотренингом или каждый час вставать под ледяной душ, чтобы сохранять способность соображать и не наброситься на нее. Но тем не менее…

Тем не менее рядом с красивой женщиной мужчине бывает тяжело придерживаться принятых решений — если это решение о том, что между ними никогда ничего не произойдет.

Еще в тот день, когда они въехали в квартиру, у Тома состоялся серьезный разговор с Мэттом.

Мэтт, несмотря на свою христианскую мораль, принялся развивать мысль о том, как Тому повезло: его соседка похожа на сказку, а маленькая квартирка — идеальное местечко для развития любовной истории. Хотя бы мимолетной…

Том спорил с пеной у рта. Том даже взял на себя смелость пристыдить Мэтта. Мэтта можно было понять: он был напрямую заинтересован в том, чтобы Том завел себе наконец постоянную девушку.

Но Том не хотел.

Он точно знал, как это будет: он добьется от Эмили… чего-нибудь: симпатии, доверия, секса, влюбленности. В зависимости от приложенных усилий. Может быть, даже сам увлечется ею. Но пройдет несколько недель, и тяга охладеет, ослабнет, выродится в неловкость и неприязнь, все хорошее закончится — и оставаться под одной крышей они уже не смогут. Конечно, он и не собирается годами жить в этой дыре, и свалит отсюда при первой возможности — но лучше сделать это по собственной воле и тогда, когда будет удобно, а не под влиянием обстоятельств.

К тому же Эмили по-настоящему хороший человек, а не просто красивая девушка, и причинять ей боль ему не хотелось.

Почему-то Том искренне верил, что без боли не обойтись.

Так всегда бывало у него с женщинами.

К тому же его крестная — в некотором смысле чудовищная женщина, потому как у нее напрочь отсутствовало понятие о границах чужой жизни, — долго промывала ему мозги на тему того, что «девочка пережила большую драму, и если ты, остолоп, посмеешь сделать ей больно»… В общем, грозила отлучением от церкви и прочими карами.