Там, где тебя еще нет... Психотерапия, как освобождение от иллюзий - Ирина Млодик

Этот ответ поверг Анну в смятение. Что-то волнующе-приятное было в том, что Вера как будто разрешила ей быть такой замороченной. Мысль о том, что «у депрессии есть свои причины», успокаивала и как-то растворяла стыд. Как будто если есть причины, то не так стыдно. С другой стороны, идея пойти к психотерапевту показалась Анне странной, пугающей и даже дикой. С какой стати?! Она же не душевнобольная. И у нее нет никакого «посттравматического синдрома». Зачем ей идти к какому-то психотерапевту? Ей и так неприятно ощущать себя такой, а еще демонстрировать все это перед кем-то! И вообще, с ней все в порядке. Психотерапевты наверняка работают только с психами. И если она придет на прием, ее тоже запишут в психи, потом не отмоешься… Уж лучше она сама разберется в себе. Она сама себе психолог. Для того чтобы выглядеть как Вера, достаточно быть веселее, энергичнее, сменить гардероб, не бояться обращаться к людям, улыбаться, быть везде «своим парнем». Невелика наука!

Это простое решение придало сил. Анна пришла к выводу, что начать нужно с внешнего вида, и после работы решительно направилась в торговый центр. Вещи на вешалках казались нелепыми, цвета диковатыми, продавщицы, как ей мерещилось, смотрели на нее с презрением и усталостью. Промучившись часа два с половиной, она была готова купить уже что угодно, лишь бы покончить с этим. В результате были приобретены длинная юбка с какой-то странной бахромой труднообъяснимого синего цвета, туфли с необычными носами (они сначала показались ей ужасно оригинальными, к тому же цена на них была снижена) и куртка, чем-то похожая на Верину, с такой же опушкой на капюшоне. Придя домой на гудящих ногах и примерив все это, Анна с досадой увидела в зеркале русоволосую девушку неопределенного возраста, с невнятным выражением лица и одетую слегка нелепо. То ли вместе плохо сочетается, то ли настроение у нее дурацкое от этих магазинов.

Тем не менее в понедельник она решительно завязала свои непослушные волосы в хвост, надела обновки и даже слегка подкрасила губы. Не сказать, что теперь ей нравилось отражение в зеркале, но она была полна решимости в тот день быть совершенно другой. Для начала она стала смотреть на людей. Гуляя с Верой, она заметила, что та всегда смотрела прямо, открыто и с улыбкой, в ответ ей тоже часто улыбались. Анна же привыкла глядеть под ноги, кокон надежно защищал ее от мира и мир от нее.

Видеть мир оказалось забавно, но не всегда приятно. Она была поражена тем, что люди смотрят на нее недружелюбно, без улыбки, часто не замечают вообще. Уф… Это было непростое задание, и к тому времени, как она достигла безопасного острова «собственный офис», она уже порядком устала.

Охранник, который обычно никак не реагировал на ее приветственное движение серым пропуском, вдруг остановил на ней взгляд, полный скорее недоумения, чем восторга или хотя бы дружелюбного интереса. Бровастый бухгалтер при ее появлении выдохнул из себя:

– Дерзкая, вы… доделали отчет?

– Да, Феоктист Петрович, все еще раз проверю и через час пришлю.

– Ну смотрите, проверяйте лучше, а то опять исправлять придется. У вас же наверняка одно на уме…

Что у нее на уме и с чем связан этот странный выдох, она не стала уточнять, прошла к своему столу под обстрелом изучающих взглядов девиц, села за стол, включила компьютер и начала медитировать над вчерашним отчетом, будучи совершенно не в силах сосредоточиться.

В обед она, как всегда, пошла в закусочную, где заказала привычный сэндвич с лососем и чашку кофе. Она выбрала любимое место – на высоком табурете перед самым окном. Москва суетливо копошилась. Люди устало месили весеннюю грязь, двое детей волокли свои школьные ранцы, возюкая по грязи ремнями. У одного из них из рукава торчал вязаный шарф, у другого были развязаны шнурки, но они были так увлечены разговором, что весь мир становился мелочью, тем более незамеченные шнурки и шарфы. Какая-то старушка семенила маленькими ножками, с трудом неся груз своих лет и согбенную радикулитом спину. «Никогда не буду такой скрюченной и старой, – решила Анна, – лучше умру молодой». Какой-то молодой человек в коротком элегантном пальто цвета дорогого коньяка, с небрежно накрученным шарфом цвета… даже непонятно какого цвета, неужели и у этого цвета есть название… оглянулся… Замедлил шаг… Улыбнулся. Ей? Нет, он вправду улыбнулся именно ей?

Бутерброд застрял в горле. Она тоже пыталась улыбнуться, но сделать это с полным ртом было проблематично. А потом он радостно замахал рукой. Она совсем растерялась. Что делать? Помахать в ответ? Кивнуть? «Улыбнись хотя бы», – умоляла она сама себя, пытаясь быстрее проглотить как назло застрявший бутерброд. В это время молодой человек развернулся… и направился к входной двери. Ею овладела паника. Спустя еще несколько бесконечных секунд она боковым зрением увидела, что сидевшая сзади нее девушка тоже бросается к входной двери, где радостно воссоединяется с тем самым молодым человеком в приветственном объятии.

В первый момент Анна воспела оду лососине с хлебом, безнадежно застрявшей у нее в горле и помешавшей ей радостно замахать рукой в ответ. Хороша бы она была! Но спустя несколько минут почему-то подкатили неожиданные слезы: ее не замечают. Все встречаются друг с другом, но не с ней. Никто не машет ей рукой и не обнимает при встрече…

«Такой элегантный красавец с обаятельной улыбкой, конечно, предназначен не тебе!» – пока она пыталась справиться со слезами, которые всегда некстати, особенно если ты сидишь в людном месте на высоком табурете, да еще лицом к улице, где все на тебя пялятся, она вдруг услышала свою фамилию.

– Как думаешь, что это с нашей Дерзкой сегодня? Ты видала, как вырядилась?

– Девице-то нашей замуж давно пора, вот она и «оперилась», но ведь как неудачно. Верочке подражает и выглядит, согласись, жалко. Даже непонятно, кто такую замуж-то возьмет. Ведь не было у нее никакого жениха, Верочка сказала, что мы все это выдумали. Представляешь, у нее никого не было! Бедная Дерзкая…

Анне в какой-то момент показалось, что она окаменела. Ей было страшно пошевелиться или даже вздохнуть. Не обнаружить себя. Сидеть. Пока они не уйдут в другой конец зала. Невыносимо! Жить невыносимо. Как стыдно-то! Ненавижу этих якобы участливых дур! Жалко им меня! На себя бы посмотрели, кошки драные! Блондинки тупоголовые! Ничтожества со стразами. Ну погодите еще! Как долго двигается их очередь! Ну быстрее!

Когда девицы, получив свой обед и непрерывно болтая, продефилировали в другой конец зала, она слетела с табурета и метнулась к дверям. Оттуда сразу в многолюдное метро, как будто шпион в плохом голливудском кино, уходящий от погони.

Ей казалось, что любой знакомый человек подумает только одно: ты – нелепая, ничтожная и недостойна жить. И не важно, какой на самом деле видят ее люди. Она ощущала себя такой отвратительной, как будто кто-то поставил видимую всему миру печать на лбу: «Никуда не годится». Ехала, с трудом сдерживая рыдания, размазывая горькие слезы, и в голове стучали неотвязно только два самых идиотских на свете слова: «жалко» и «подражает».

* * *

Ганс проспал почти до самого заката. Проснувшись в сумерках, он сначала не мог понять, какой сейчас час, чем он собирался заняться и что надлежит сделать в первую очередь. Выглянул за дверь, взял много раз перелатанные ботинки плотника и почти новые сапоги чиновника из Главного Города и решил приняться за работу. Ему многое теперь предстояло обдумать, а думалось хорошо, когда руки делали свое дело: прошивали, смазывали, приклеивали.