Серебряный меридиан - Флора Олломоуц

Он заговорил медленно.

— В нашем представлении гений — всегда мужчина. И никогда женщина. Мы часто слышим выражение «Ренессансный человек», естественно соотнося его с мужским архетипом — живописца, ваятеля, ученого, зодчего, поэта. Я думал, какой могла бы быть «Ренессансная женщина», проявись ее гений. В сохранившихся материалах и документах того времени я нашел немало намеков, которые удивительным образом ложатся на мою версию. И почему бы этой гипотезе о жизни Шекспира не иметь права на существование наряду с другими, тем более что это — художественная литература?

— Этот фокус в исторически альтернативных романах меня немного смущает. Имеем ли мы право предполагать, что было бы, если бы сложилось иначе, чем нам известно?

— Но, ведь, речь не идет о реальной жизни. Автор имеет право толковать известные факты и, опираясь на них, создавать свою версию.

— Однако многие герои вашего романа — исторические персонажи.

— История — это театр фантомов. Я всего-навсего придумал образы этих людей. Какими они были на самом деле, кто знает?

— Вы строите свою версию, опираясь в большей степени на сонеты, чем на пьесы Шекспира, почему?

— Именно сонеты позволяют понять главное: английский язык будто специально создан для женщины-поэта, чтобы написанное ею могли читать от своего имени и мужчины, и женщины. Гендерные различия стерты, глагол работает для обоих полов. Женщине, пишущей на многих других языках, приходится заменять глаголы, прилагательные и другие части речи безличными формами, если она хочет, чтобы ее произведения могли читать от своего имени и мужчины, тем самым жестко обедняя и ограничивая свободу поэзии. Истинная поэзия не может быть только мужской или только женской. Она универсальна. Однако я не согласен, что уделил больше внимания сонетам. Могу перечислить пьесы, которые поддерживают мою версию: «Как вам это понравится», «Зимняя сказка», «Цимбелин», «Два веронца», «Венецианский купец», «Бесплодные усилия любви», «Гамлет» и, разумеется, «Двенадцатая ночь». Это и поэмы — «Венера и Адонис», «Лукреция», «Феникс и Голубь» и «Песни для музыки». Все они перекликаются друг с другом или развивают многое из рассказанного в сонетах. Это и стало стержнем сюжета всей книги.

— Вы сказали, что не существует архетипа женского гения?

— Она непохожа ни на кого. Сказочное удовольствие работать над этим характером. Посмотрите, какая она разная в своих проявлениях: порывистая, резкая, если хочет, чтобы ее оставили в покое; нежная и страстная; верный, пылкий, преданный друг и удивительно терпимая и терпеливая. Она радуется, осознавая свою необычность и превосходство, свою способность мыслить образно, смело, стремительно улавливая тему. Ее горячность привлекает к ней людей и она же воздвигает барьеры во взаимоотношениях с ними. Она не распущенна, она энергична, раскованна и артистична. Но главное — она талантлива. Мне кажется, это приятно и удивительно — быть в ее компании.

А про себя Джим подумал: «в твоей компании».

— А Том? И их отношения?

— Том для Виолы — это как Венеция для всех, кто когда-то давно искал и находил в ней одновременно надежное убежище и свободу. Их восприятие мира очень схоже. Они оба — путешественники, странники, искатели, наделенные мощнейшим зарядом энергии, движущей их и поддерживающей в состоянии вечного непокоя. Эта энергия проявляется во всем — в потребности и желании буквально постоянно двигаться, преодолевая пространство и, главное, в неукротимом стремлении к познанию и переживанию неизведанного. Это стремление проявляется в потребности ярко откликаться на окружающий мир — иными словами, их восприятие мира не может быть похожим на реакции тех людей, которым достаточно пережить впечатления, сохранив о них воспоминание и ни в чем их не выразив. Эти двое, можно сказать, «не могут молчать». Виола откликается на мир, как артист или, если угодно, как художник. Том очень к этому близок. Обладая даром созидателя, он тоже находит главный смысл в познании и творчестве. Свобода — основополагающее условие для подобных натур. Но если Том обладает этой свободой в полной мере, то Виола из-за условностей времени и общественного уклада, в котором они находятся — нет. И только с ним она обретает эту свободу. В то же время они оба становятся друг для друга той единственной точкой притяжения, от которой им в их вечном движении уже не нужно отрываться. Они движутся вместе, оставаясь верными своей природе. Поэтому оба могут назвать друг друга «Якорь надежды».

— Вы дали этой истории продолжение?

— Да!

— Значит, по-вашему, у «женского гения» есть шанс? Ведь у женщины-поэта во все времена особая участь.

— Быть непохожей на других — всегда испытание.

Только живопись с ее статичностью и музыка с полутонами и паузами могут передать мгновение, когда все вокруг замирает для двоих, полюбивших друг друга. Эта искра между ними — как сигнал, как слово «да». Тот миг преображения, когда глаза встречаются, и мир будто обходит их стороной.

Очнувшись, Виола закрыла блокнот.

— Когда ты начал писать «Перспективу», Джим?

— В пятницу.

Он улыбнулся, заметив ее удивление.

— Однажды до меня дошло, что совершенно необязательно выстраивать жизнь с понедельника. Не всегда получается. А вот если начинать дела, например, в пятницу, они могут получиться очень даже ничего.

— А если считать не по дням?

— Два года назад.

— Если сказать кратко — шекспировское время — какое оно?

— Оно для меня какое угодно, только не мрачное и не чумное. Об этом кто только не писал, не жалея красок. Однако тогда в жизни было все, что и сейчас наполняет ее и придает ей смысл и значение. Природа, красота, познание. Людям не было скучно, они питались новым с тем же аппетитом, что и сытной пищей. Что я переживал, пока работал! Было впечатление, что я наяву общаюсь с каждым персонажем, брожу по тем же городам и улицам, захожу в каждый дом. Когда ты погружен с головой в работу, обязательно становишься сам частью своего сюжета или, наоборот, герои становятся неотделимой частью твоей собственной жизни.

— И последний вопрос. Скажи, я ошибусь, если предположу, что ты, не имея возможности найти ее, сам написал «свою любимую книгу»?

Джим глубоко вздохнул. Он хотел, чтобы она это поняла.

— «Свою книгу» ищут многие.

Знаешь, — сказала Виола тихо, — она еще чья-то «своя книга».

Он наклонился вперед.

— Фрея?.. Я…

— Виола — зови меня так. Да. Ты написал не только «свою» книгу.

— Линда рассказала мне немного о тебе и о твоей работе. Снимаю шляпу перед дерзновением.

— С этого все и началось. С отчаянной дерзости, — она задумалась, — хочется, чтобы тебя заметили, поняли, приняли. Кроме альтруизма, у таланта, как и у красоты, есть тяга к отражению в зеркале.

Он помолчал, а затем спросил: