Мое имя Бродек - Филипп Клодель

– А, собственно, куда это ты собрался с мешком в такую рань?

Я остановился. Оршвир уставился на меня, поглубже натянув обеими руками свою шапку. Он постукивал ногами друг о друга, чтобы согреться, а из его рта вырывались клубы пара.

– Я теперь должен отвечать на все вопросы, которые мне задают?

Оршвир слегка улыбнулся, но улыбки у него – почти как гримасы, и покачал головой, медленно, очень медленно, как делал это, когда я пришел к нему на следующий день после Ereignies.

– Ты меня огорчаешь, Бродек. Я же по-дружески спросил. Чего ты огрызаешься?

Я чуть не поперхнулся. Все-таки мне удалось пожать плечами, и я постарался сделать это как можно естественнее.

– Пытаюсь разобраться насчет лис, надо об этом заметку для отчета написать.

Оршвир взвесил мои слова, поглядывая на мой рюкзак, словно пытаясь догадаться, что я в нем скрываю.

– Лисы? Конечно… Лисы… Ну что ж, хорошего тебе дня, Бродек, все-таки не уходи слишком далеко и… держи меня в курсе.

Потом повернулся ко мне спиной и продолжил свой путь.

О лисах меня уже недели две назад предупредили охотники и кое-кто из лесников. По случаю первых протоптанных в снегу троп, рубок леса и хождений туда-сюда многие стали находить мертвых лис, молодых и старых, и самцов, и самок. Сначала все подумали о бешенстве, которое регулярно возвращается в наши горы, убивает немного, потом уходит. Но ни у одного из мертвых животных не было характерных признаков болезни – побелевшего языка, обильной слюны, отощалости, закатившихся глаз, потускневшего и свалявшегося колтунами меха. Наоборот, это были великолепные особи, с виду совершенно здоровые, хорошо питавшиеся, – мясник Брохиерт по моей просьбе вскрыл троих: их желудки были набиты съедобными ягодами, буковыми орешками, мышами, птицами, красными червями – и их смерть не казалась насильственной, поскольку на их телах не было никаких ран или следов борьбы. Всех, кто находил мертвых животных, удивляла их поза: они лежали на боку или на спине, вытянув передние лапы, словно пытаясь что-то схватить. Глаза были закрыты. Казалось, что они спокойно спят.

Для начала я сходил к Эрнсту-Петеру Лиммату, моему школьному учителю, выучившему два поколения деревенских ребятишек. Ему за восемьдесят, и он уже не выходит из дома, но время никак не затронуло его мозг, не подпортило и не подточило память. Большую часть времени он сидит на высоком стуле, лицом к очагу, где горят вперемешку пахучие грабовые и пихтовые поленья. Смотрит на пламя, перечитывает книги своей библиотеки, курит табак, поджаривает каштаны и очищает их от скорлупы длинными изящными пальцами. Он и мне дал целую пригоршню, и мы, подув на них, ели маленькими кусочками, смаковали жирную горячую мякоть, пока моя промокшая куртка сохла у огня.

Эрнст-Петер Лиммат не только научил читать и писать сотни ребятишек, он еще был, без всякого сомнения, самым выдающимся охотником и лесным следопытом нашего края, который с закрытыми глазами мог нарисовать каждый лес, каждую скалу, каждый гребень, каждый ручей и безошибочно указать на карте их местоположение.

В свое время, закончив уроки и распустив учеников по домам, он уходил бродить по лесу, явно предпочитая общество высоких пихт, птиц и источников людскому. Во время охотничьего сезона, когда школа была закрыта, ему случалось пропадать целыми днями, и мы видели, как он возвращается, блестя глазами от удовольствия, с ягдташем, полным тетеревов, фазанов, дроздов-рябинников, или с косулей, а то и с серной на плечах, которую он подстрелил на обрывистых скалах Хёрни, где в прошлом не один охотник переломал себе кости.

Самое любопытное было в том, что Лиммат никогда не ел добытое на охоте. Раздавал свою добычу наиболее нуждавшимся. Именно благодаря ему, когда я был маленьким, нам с Федориной время от времени удавалось есть мясо. Что касается самого Лиммата, то он питался лишь овощами, некрепкими бульонами, яйцами, рыбой и грибами, отдавая предпочтение рожковидным вороночникам, которые у нас еще называют трубами смерти. Про них он мне сказал однажды, что это король всех грибов и что его зловещий вид служит только для того, чтобы отпугнуть дураков и смутить невежд. Впрочем, его дом всегда был ими украшен внутри. Он повсюду развешивал для сушки длинные гирлянды этих грибов, распространявших по его жилищу запах лакрицы и навоза. Он никогда не был женат. Правда, в его доме живет Мергрита, служанка примерно того же возраста, что и он, о которой злые языки частенько поговаривали в свое время, что она, конечно, не только стирает ему белье и вощит мебель.

Я рассказал Лиммату про множество мертвых лис и про их благодушный вид. Он тщетно напрягал память, но прецедентов так и не нашел. Правда, пообещал порыться в книгах и сообщить мне, если выяснится, что нечто похожее случалось и в других краях, кроме нашего. Потом разговор коснулся быстро наступавшей зимы и снега, который каждый день все ближе подбирался к деревне, спускаясь со склонов гор и ущелья, и скоро окажется у наших дверей.

Как и прочие старики, Лиммат отсутствовал в трактире Шлосса в вечер Ereignies. Но я задавался вопросом, знает ли он, что там произошло. И даже сомневался, было ли ему вообще известно о присутствии Андерера в нашей деревне. Мне хотелось поговорить с ним и об этом, вывалить все чохом.

– Я рад, Бродек, что ты не забываешь своего старого учителя, это меня трогает. Помнишь, как ты в первый раз пришел в школу? Я-то очень хорошо помню. Ты был похож на тощую собачонку с этими твоими глазищами, слишком большими для тебя. Говорил по-тарабарски, нес какую-то ахинею, которую только Федорина и понимала, но ты быстро учился, Бродек, и нашему языку, и всему остальному.

Мергрита принесла нам по стаканчику горячего вина, пахнувшего перцем, апельсином, гвоздикой и звездчатым анисом. Подложила в камин пару поленьев, стрельнувших в темноту золотыми звездами, и исчезла.

– Ты был не такой, как другие, Бродек, – продолжил старый учитель, – и я говорю это не потому, что ты был не из наших мест, не потому, что ты пришел издалека. Ты был не таким, как другие, потому что всегда смотрел на то, что находится по ту сторону вещей… Всегда хотел увидеть то, чего нет.

Он умолк, медленно съел каштан, отпил глоток вина, бросил каштановую кожуру в огонь.

– Я все думаю о твоих лисах. Знаешь, ведь лиса прелюбопытное животное. Ее считают хитрой, но на самом деле она гораздо больше этого. Люди ее всегда ненавидели, наверняка потому что она слишком похожа на них самих. Хоть она и охотится ради прокорма, но способна убивать просто так, ради собственного удовольствия.

Лиммат сделал паузу, потом задумчиво продолжил:

– Столько людей погибло в последнее время на этой войне, уж ты-то, увы, знаешь это лучше, чем любой здесь. Как знать, может, лисы всего лишь подражают нам?

Я не осмелился сказать своему старому учителю, что не смогу написать такое в своих отчетах. Те, кто их читает в Администрации – если меня все-таки еще читают, ничего бы не поняли, а может, решили бы впредь обходиться без меня, сочтя сумасшедшим, и я лишился бы грошей, которые приходят очень нерегулярно, но помогают нам сводить концы с концами.