Жасминовые сестры - Корина Боманн

— Не говори так! — воскликнула Мелани и подняла голову.

Мысль о том, что она может потерять еще одного любимого человека, показалась ей невыносимой — пусть даже она пока еще не совсем потеряла Роберта.

— Мне девяносто шесть лет, я имею право так говорить! — улыбаясь, возразила Ханна. — Я не собираюсь побить рекорд француженки-долгожительницы, так что уж лучше не буду рассчитывать прожить еще тридцать лет. Авария, в которую попал Роберт, еще раз наглядно показала мне, насколько все это преходяще. То, что я вообще еще жива, само по себе является большим счастьем! За все эти годы судьба многократно пыталась укоротить мой срок, но я до сих пор жива, и пора бы мне рассказать тебе о некоторых вещах. Не потому, что мне скучно, а потому, что я хочу, чтобы ты почерпнула силы из того, что услышишь. А они могут тебе понадобиться.

Как она может набраться сил из истории своей прабабушки? Но тем не менее Мелани кивнула.

— Ты должна знать, что можно прожить с человеком многие-многие годы, может, иногда даже половину столетия, и все-таки не знать его до конца. Всегда существуют ниши, в которых прячутся разные вещи, как на чердаке какого-нибудь дома. Никогда люди не расскажут нам все свои истории. Даже я кое-что навсегда оставлю при себе. Есть много такого, о чем я до сих пор не говорила никому, даже твоей бабушке и твоей матери, но тебе расскажу. Если ты этого хочешь.

Мелани кивнула:

— Конечно, пожалуйста, grand-mère, расскажи. Возможно, тогда время пройдет быстрее, пока…

— О, моя история не должна быть для тебя способом убить время. Оно проходит даже тогда, когда ты просто смотришь на озеро. Или читаешь книгу. Воспринимай это как путешествие.

— Хорошо.

Ханна еще какое-то время смотрела на Мелани, потом перевела взгляд на озеро, где все еще величественно плавал кругами лебедь, а взлетающие утки наводили рябь на зеркальную гладь воды.

Сайгон, 1917

Мало того что я была вьетнамкой, я еще и росла в очень хороших условиях. Мой отец занимал высокую должность в администрации колониального правительства. И это возбуждало у некоторой части местного населения настоящую ненависть. К tây, как я называла французов, некоторые люди относились очень враждебно. То же самое относилось к местным жителям, которые работали на чужеземцев.

Но этого я, будучи ребенком, не замечала. Кроме того, я не любила играть с другими детьми, а предпочитала сидеть в саду и мечтать.

Благодаря работе отца у нас было все, что нужно, и даже больше. Мы жили в красивом белом доме с огромным садом, и, когда я достигла определенного возраста, у меня появился учитель, который учил меня считать, писать и говорить по-французски. Я очень любила рисовать, и больше всего — вечерние платья француженок. Я не могла насмотреться на роскошную ткань и затейливый крой платьев.

Хотя у моей матери тоже были такие платья (время от времени моих родителей приглашали к себе французы), она настаивала на том, чтобы дома я носила только аозай, как и она сама. Однако их шили по ее заказу лишь из шелка, и мне грозило суровое наказание, если я слишком сильно их пачкала.

Ярче всего в моей памяти запечатлелись визиты французов в наш дом. Иногда они приходили вместе с посланниками императорского двора. Вечерние собрания высшего общества всегда были очень интересными, пусть даже в большинстве случаев мне удавалось наблюдать за ними лишь тайком, потому что моя нянька в такие дни довольно рано отправляла меня спать.

Я уже точно не помню, какую должность занимал мой отец, но он был очень влиятельным человеком. Той нищеты, которая царила в городе и вокруг него, я почти не видела. Но я слышала, как разговаривают между собой наши домашние слуги. Когда разразилась эпидемия холеры, многие из них были очень озабочены судьбой своих родных.

Однажды в мою жизнь вошла Тхань, и с той ночи в храме Семи Солнц мы обе были связаны своими обещаниями. Когда у нее получалось, она приходила ко мне в наш сад. Мне было трудно убегать из-под надзора, особенно днем, когда слуги бдительно следили за мной. Поэтому я была рада тому, что Тхань могла свободно ходить туда, куда хочет, и даже немного завидовала ей.

Однажды она предложила мне пойти вместе с ней в ее хижину.

— Я хотела бы показать тебе нашу лодку, порт и познакомить тебя со своей матерью. Я рассказала ей о тебе, и она очень рада, что я нашла себе подругу.

— Значит, ей стало лучше?

— Нет, но когда я рассказываю ей о тебе, я, по крайней мере, отвлекаю ее от грустных мыслей.

— И ты все еще не хочешь взять у меня цветы жасмина? — спросила я и тут же пожалела об этом, потому что лицо Тхань помрачнело.

— Нет, не нужны мне эти цветы. Я просто хотела бы, чтобы ты пошла вместе со мной ко мне домой. Когда моя мама увидит тебя, она хотя бы на пару часов отвлечется и, может быть, будет спокойно спать. Она непременно хочет познакомиться с тобой.

После ночной прогулки меня мучили угрызения совести по отношению к своим родителям, пусть даже они абсолютно ничего об этом не узнали. Цветы я, конечно, сохранила и спрятала их у себя под кроватью. До сих пор я не почувствовала ни положительного, ни отрицательного их воздействия. Поэтому я оставила жасмин на прежнем месте.

— Хорошо, я пойду с тобой, — сказала я, потому что не хотела расстраивать Тхань. — Лучше всего, если мы проберемся через то место в заборе, где ты всегда проходишь, когда идешь сюда.

Я сама испугалась своей отваги. Если слуги заметят, что меня нет, они поднимут тревогу. И моя мать, без сомнения, посадит меня под домашний арест на целый месяц. Но я не могла поступить иначе. Если я могла поспособствовать тому, чтобы мама Тхань пожила хотя бы еще немного, я готова была пойти на риск.

Таким образом, мы с подругой пролезли через живую изгородь, в которой был просвет, достаточный для того, чтобы через него могла пробраться худенькая девочка. Спешившие мимо прохожие удивленно озирались на нас, однако им не было до нас никакого дела.

Когда мы шли по дороге в храм, я уже увидела часть города, но это было ничто по сравнению с тем, что показала мне Тхань. Нищета, которую великодушно маскировала ночь, теперь была видна во всех подробностях, так что едва можно было бы поверить, что речь идет об одном и том же городе. В той части, где жили французы, улицы были вымощены брусчаткой, они были чистыми, а дома — светлыми и высокими, и там же имелись парки с прекрасными цветами. Зато в нижней части города многие улицы занесло илом и грязью, в канавах гнили отбросы и дохлые крысы, а люди, стараясь не дышать, спешили быстрее пройти мимо.

Меня охватил ужас, когда я увидела лежащую посреди дороги мертвую собаку. Казалось, по ее черепу проехала повозка. Кровь стекала в лужу. Собаку убили, очевидно, совсем недавно, потому что кровь еще не свернулась.

— Это приносит счастье и удачу, — заметила Тхань, когда увидела, на что я смотрю.