В поисках праздника - Виталий Капустянский

– Андрей, хватит лежать, давай картошку, – сказал я и вдруг почувствовал, что ко мне вернулся мой родной голос.

Андрей вновь сладко потянулся на ложе, втянув живот и обнажив при этом корни ребер, вставать он, видно, не хотел но, частично повинуясь моей власти, а частично голоду, он резко встал и пошел к палатке. Когда он скрылся в недрах палатки, я отвернулся от костра и, утвердив руки на поясе, утонул взглядом в спасительном голубом спектре моря.

– Ооо, да ты посмотри, что с ней случилось, – выскочив из палатки с рюкзаком картошки, завопил Андрей.

Он держал передо мной расшнурованное горло рюкзака и возмущенно мычал, белые, пупырчатые ростки, взмыв над черными головами картошки, стремились на волю из душной, брезентовой темницы. И, словно в райском саду, над картофельным лесом летали мошки-птицы, унося в хоботках-клювах невозможный аромат.

– А что ты хотел, жара, – не отрываясь взглядом от красивого моря, ответил я.

– И ты, так спокойно об этом говоришь. Ууу, – взревел Андрей, – а кто нагрузил меня, как лошадь? Зачем я все это нес? – сказал он и бросил картошку к моему диктаторскому ложу.

– Ну, что теперь поделаешь, – разведя руки в стороны, сказал я.

– Я требую компенсации, – не унимался он.

– Хорошо, – сказал я и, подняв с земли вчерашнюю конфету, подал ее Андрею.

– Этого мало, – жуя шоколадную конфету, сказал он.

– Это аванс.

– Экзекутор, – сказал он и живо устремился вниз с горы.

– Да, Виктор, наказал ты Андрея, он теперь долго не успокоится, – сказал смеющийся Олег.

– Ладно, с картошкой покончено. Давайте рис, лежебоки. И вообще, хватит спать, я тут тружусь, а они все дрыхнут.

И после моих слов Олег с Семенычем и Володя, лежа на плотиках, навзрыд расхохотались. Я, улыбаясь, помешивал набухающий рис, а они еще долго смаковали наш разговор. Окончив поздний завтрак, каждый занялся своим делом, а я улегся на «шаткое» диктаторское ложе и, вспоминая вчерашние события, стал быстро записывать их в тетрадь. Саша брил заспанное лицо, Женя разминал затекшую поясницу, а бодрый и никому не известный Игорь, собрав спортивную сумку и вложив в нее теннисную ракетку, легкой походкой упорхнул в лагерь. На «воронью слободку» поднялся Андрей и вчерашний гитарист, который чувствовал себя неважно, вид у него был, как у соленого, сморщенного огурца.

– Виктор, вот вы все пишете, а здесь, между прочим, умирает артист и хороший человек, – сказал Андрей, уважительным тоном.

– А чем я могу помочь?

– А кто обещал аванс?

– Ну, это же не в буквальном смысле.

– А почему бы и нет. Он, как истинный артист, наполнил вашу душу музыкой, работал всю ночь, ты даже спать не стал, как заслушался!

– Я, конечно, непротив, ну ты, однако, закрутил.

– Вы просто обязаны помочь, ни один доктор не откажет умирающему в его трудный и болезненный час!

Вздохнув, я достал из кармана куртки десять рублей, и Андрей, приняв их как медицинский рецепт, с благодарностью удалился со слободки, уведя с собой послушного гитариста. Побритый и расчесанный, благоухающий Геракл стоял, прислонившись к изогнутой иве, одетый в узкие, полосатые плавки, его дозорный глаз тщательно выискивал новых, длинноволосых лазутчиков на подступах к нашему лагерю. И одна высокая девушка с ярко выраженными формами решила завязать шнурки потуже на красном раздельном купальнике, и наш бдительный Геракл чуть было не выронил подзорную трубу. Он проявил все свое самообладание и выдержку, ведя наблюдение за провокационными действиями пышной лазутчицы, и его зоркий глаз яростно изрешетил неожиданно открывшуюся загорелую восьмерку, правда, он при этом чуть-чуть не упал с опасной горы. Окончив дневниковые записи, я поднялся с диктаторского ложа, и меня тоже потянуло на смотровой мыс нашей горы; голубой спектр моря, растворяясь, перетекал в дымчатую белизну, но голубая его часть, словно калейдоскоп, искрилась, переливаясь то голубым, то светло-голубыми оттенками. Голубое умиротворение освобождало голову от навязчивых мыслей, погружая вас в состояние созерцания, и эта природная медитация несла высшее духовное очищение. Оторвавшись от гигантского голубого полотна, я повернулся в сторону спасительной тени, женщина-солнце своей огненной рукой доводила меня до изнеможения, и мне казалось, что в моей голове идет отслоение мозгов от черепа. В нашем лагере почти у каждого было свое любимое дерево, и, проходя мимо Олега с Володей, я увидел на юном дубке с редкими листочками, гордо сидящего на сухой веточке, в нежно-зеленом фраке красавца самца богомола. На стебельковом, застывшем теле переходящем в брюшко, словно кисточка, находилось сердечко головы с яйцевидными глазами, зеленоватые бойцовые лапки по-светски изящно изогнутые в локтях, были чуть впереди, словно он собирался взять за талию партнершу, чтобы закружиться с ней в головокружительном вальсе, остальные лапки цепко держались за веточку.

– Да это же богомол, – сказал я, восторгаясь своей находкой.

Все окружили маленькое дерево, даже Геракл оставил свою привлекательную диву, и наши любопытные глаза устремились к знакомому незнакомцу. Разглядывая остальную часть молодого дубка, Володя увидел светло-коричневую в два раза уменьшенную самку богомола.

– Смотрите, а это самка, – сказал Володя.

– Надо их поженить, – пошутил Олег.

– Зачем, дети мои, несчастных и без того хватает в нашем мире. Пусть остается холостым, – покрестив богомола, сказал Женя.

Семеныч поправляя очки, разразился гортанным смехом и Олег, невзирая на все возражения, осторожно подцепив самку веточкой, подсадил ее к нашему джентльмену. Богомол, учтиво поклонившись, отодвинулся от предложенной ему дамы и, вновь погрузившись в таинственную медитацию, стал чего-то ждать. Разочарованная самка, расправив прозрачные крылья и выдержав учтивую паузу, безвозвратно улетела прочь.

– Я понял, он охотится. И ему нужна более телесная красотка. Цикада из коллекции Андрея.

Все засмеялись, и главный повар Жениил сходил в палатку Андрея и принес заспанную цикаду на веточке. Он поднес ее к самым лапам богомола и долго не мог стряхнуть пузатого кузнечика с временной пристани, за которую цикада цеплялась, как за последнюю ниточку жизни, предчувствуя свой конец. Наконец усадив проснувшуюся и рыдающую цикаду, мы все с нетерпением ждали, когда палач-богомол сделает свое черное дело. А он как будто и не спешил, продолжая вести свою охоту, и, когда психологическая пауза достигла апогея, наш тореадор, изобразив красивую позу, медленно двинулся к рыдающей жертве. Изящные локти мгновенно распрямились в молниеносном захвате, сердечко головы страшно раздвинулось, и мощные прожорливые челюсти откусили голову подопытной цикаде, ее лапки безжизненно повисли в воздухе. Легкая охота закончилась долгожданной трапезой, эстет-богомол удовлетворял свои ненасытные потребности. Зрелище не очень любопытное, и поэтому часть зрителей решила покинуть драматический театр насекомых, но неожиданно к пирующему богомолу подлетели две арестантки-осы, и в пьесе между актерами возникли явные разногласия. Сначала наглые осы решили просто пристроиться к барскому столу, но были изгнаны мощным ударом одной из благородных лап, тогда самая смелая из них, присосавшись к цикаде, повисла возле жадно работающих челюстей кровожадного сердца. Прожевав лакомые куски, наш охотник, схватив полосатую воровку челюстями, легко перекусил ее пополам, и ее компаньонке ничего не оставалось, как улететь в поисках новой добычи. Насытившись мясистой цикадой, он бросил ее останки туда, где уже валялся неостывший труп наглой осы. Тщательно очистив жирные челюсти, богомол удовлетворенно погладил сытое брюшко, он аккуратно расправил складки нежно-зеленого фрака и, к нашему удивлению, с чувством собственного достоинства неожиданно улетел. Попытка сфотографировать красавца-богомола на фоне белого плотика, который держал Володя, ни к чему не привела, в кадре фотопленки отпечаталась лишь тень зеленого охотника, словно он не желал обнародовать свое фото. Увлекательные сцены из жизни насекомых красавец-богомол унес на своих трепетных крыльях, а увлекательные сцены из жизни нудистских пляжей унесли на быстрых ногах всех аргонавтов во главе с Гераклом. Диктаторство наложило отпечаток на мою личность, я стал беспечным, утратив необходимое чувство осторожности в обращении с лагерной утварью. Вооружившись коротенькими палочками, я снял котелок с закопченных камней, но одна палочка предательски сломалась, и бурлящий водопад неуловимой жидкости прошелся по моим пальцам. В момент постижения поварских истин и наказания за беспечность на «воронью слободку» поднялся уставший Игорь. На среднем пальце моей правой руки засиял розовый диктаторский перстень, и, легко перенося неожиданную боль, я с восхищением отводил пальцы в сторону, разглядывая дар богов, а на моем лице скакала улыбка Квазимодо. Девственность перстня не оставила равнодушным Игоря, и он радостно предлагал мне всевозможную оправу в виде соли и масла, но, более того, он посоветовал обратиться мне к ювелиру-врачу. Игорь наполнил котелок водой и помог мне приготовить обед. На гору выскочил веселый Андрей в сопровождении гитариста, лицо которого разрумянилось, как у девушки, а глаза вдохновенно светились.