В поисках праздника - Виталий Капустянский

– Наташа.

Покашляв для солидности, я назвал свое имя.

– А меня Виктор, что в переводе означает победитель.

– А вы тоже дикарем? – спросила она, поглаживая щекой колено.

– Нет, я диктатором, шучу, шучу. Да вот, собственно говоря, наша гора. Можем подняться и поглядеть с высоты птичьего полета на этот необозримый голубой кристалл, который зовется морем. Чаёк, Наташенька, вам не повредит.

– Хорошо, я только соберусь.

Преодолев крутой подъем, мы поднялись на «воронью слободку», как окрестил ее Андрей, и вот на нашу обетованную землю ступила первая дивная ножка.

– Евгений Саныч, наша гостья любит чай, неплохо бы сотворить для нее это чудо. Наташенька, посмотри какой вид, да, можно понять орлов, почему они высоко в горах вьют свои гнезда. Да, недаром мы разбили свой лагерь на пересечении двух дорог, это знак, Наташенька, это знак, – многозначительно заключил я.

– Какой знак?

– О, это долгая история, но лучше поднимемся ко мне на ложе.

– Ой, какая прелесть, это твоя кроватка?

– Конечно, располагайся, – широким жестом руки предложил я.

– У тебя отсюда отличный вид, а они почему так неудачно?

– Они все мои дети, – улыбаясь, сказал я, наложив диктаторскую руку на Олега и Володю, лежащих ниже нас на белых плотиках.

Семеныч заварил крепкий чай, а главный повар Жениил угостил Наташу шоколадными конфетами, и тут я решил, что неплохо бы сфотографировать нашу гостью. Расположив Наташу полулежа на диктаторском ложе, я то примерял ей очки, то просил согнуть рок-н-ролльную ножку, то требовал художественной улыбки, но так и не найдя нужной позы, нажал на жужжащую звездочку. Потом, повесив фотоаппарат на реабилитированное опахало и зафиксировав на нем десятисекундную задержку, я, подсев к несравненной Натали, наложил свои диктаторские пальцы на ее левое плечо, целясь ими в недра заснеженного холма. Впрочем, нашу идиллию сумел нарушить дровосек Андрей, спускавшийся с горы с сучьями в руках, и его улыбающаяся голова так и повисла в кадре над головой Наташи. Наша гостья рассказала о предстоящем карнавале, предлагала, обучаться рок-н-роллу, восторгалась Алуштой, а также сообщила светлейшему о предстоящей акции, затеваемой местным предводителем с использованием пограничных войск.

Я лично проводил Наташу до ее палатки и, выслушав наставление, как лечить горло, вернулся на «воронью слободку».

Читая о мудрейшем Сократе, я изнемогал от жары, Игорь занимался приготовлением обеда, Саша брился, подготавливая себя к вечеру, и разговаривал с Женей.

– Как ты считаешь, Оля хочет чего-нибудь или темнит? – допытывался Саша.

– По-моему, она хочет более серьезных отношений и пробует все способы, – отвечал Женя.

– Ну, это несерьезно, она так играет, – натянув кожу на щеке и выбривая гладкую дорожку, говорил Саша, – что я никак не могу понять, что она хочет.

– Выпить, – парировал фразу Саши, проходивший мимо с канистрой воды труженик Андрей, – ее просто надо напоить, и все само собой решится, – усмехнувшись, заключил Андрей.

– С Олей проще, а вот с Ириной как? – задумчиво сказал Женя.

– Хитра, – сказал Андрей и отхлебнул воды из канистры.

– Крутит, крутит, что хочет, непонятно, – размышлял Женя.

– Короче, приводите девчонок к нам, мы для начала выпьем, а там разберемся, – поглаживая подбородок, заключил Андрей.

Вечерний утюг разгладил морщинистый холст моря, солнце, словно медная монета, постепенно опускалось в невидимый автомат, прибрежные липы и кипарисы стали глуше и темнее. Сложив одеяло пополам, я удобно устроился на «шатающемся» диктаторском ложе; раскрыв толстую черную тетрадь, я смотрел на дальние берега и вспоминал вчерашний день. Да, да, дорогой читатель, память не совсем надежная штука (особенно в отношении мелочей), и поэтому я вел дневник, а может, не дневник, а может, корабельный журнал, потому что наш злополучный поезд потерпел кораблекрушение на берегах Алушты. И группа гордых аргонавтов была выброшена на скалистый берег, но мы выжили и лелеяли надежду, что нам все-таки удастся отыскать золотое руно, в котором сокрыто зерно мудрой жизни и в котором сокрыта радость ускользающего праздника. Дальние берега манили своими маленькими огнями, теплый ветер мягко соскользнул с нашей горы к пустому пляжу, моя авторучка быстро записывала минувшие события, и сейчас я принадлежал только белому листу. На «вороньей слободке» осталось только двое человек, я (ваш повествователь) и никому не известный интеллигентный Игорь. Он лежал на надувном цветном матрасе и ловил по радиоприемнику музыкальные станции, и, как только он поймал понравившеюся ему песню, диско-орудия «МЭИ» произвели холостой выстрел, разбудив уснувшее побережье. Музыкальные снаряды быстро достигли нашей горы, заглушив маленький беззащитный приемник, и Игорь, перевернувшись на матрасе на спину, выключил его и отложил в сторону. Моя милая девушка давно стояла на мысе «доброй надежды», повернув загорелое личико в сторону неизвестной горы, на которой обитал восточный сказочник, он же чернокнижник, он же диктатор, он же коварный льстец и соблазнитель. Когда я подошел к ней и Тома повернула ко мне загорелое лицо, в ее глазах оказалось столько соблазнительного ожидания и волнения, что всю дорогу вплоть до самого подъема, когда я не без удовольствия поддерживал ее за нежные руки, помогая ей взобраться на гору, она молчала, опустив застенчиво пушистые ресницы и разливала мне на сердце сладостное томление. Поднявшись на гору, я подвел Тому к палатке и, наклонившись, расстегнул на ней золотистую молнию, затем откинув брезентовый угол, я показал своей девушке, как Андрей спит в содружестве с неугомонными цикадами. Крылатые, жирные кузнечики, облепив внутри теплую палатку, сидели в ожидании пьяного младенца, чтобы спеть ему на сон грядущий очередную колыбельную. Поддерживая ее под спину, я подвел Тому к любовному ложу, которое, как казалось мне, было наполнено кипящей смесью. Она медленно присела на мое ложе и стала смотреть прямо перед собой, не смея повернуться в мою сторону, ее щеки пылали тем же жаром, что и мои. Я скользил взглядом по маленькому подбородку и зацелованной солнечными поцелуями шее и рассказывал о Греции, а она сидела и испускала вздохи беспомощной страсти. Коснувшись ее лица, я поцеловал ее в шею. Горячие губы Томы быстро нашли мои губы, но я не почувствовал ничего, словно два меча ударились лезвие о лезвие, а поразить так и не удалось. Но вот наши губы встретились вновь, и лава первых чувств сошла, истязая наши загорелые тела. И сейчас, когда казалось, моя красавица принадлежала только мне и я был готов раствориться в ней без остатка, мы услышали сигнал к отбою в лагере. Тома распустила волосы и собрала их в хвостик. Она поднялась с кроватки и, ныряя руками под пояс юбки, стала заправлять майку, я принялся помогать ей, и мы поцеловались, но как-то уже свободней и естественней. И скоро, удерживая ее за гибкую талию, мы спускались с потемневшей горы, нам посветили фонарями сидевшие на берегу ребята. Темный пласт моря, словно застывший кисель, говорил о том, что море давно спит и что моей красавице пора отправляться в страну снов. Я проводил Тому до темнеющих корпусов, на прощанье мы нежно поцеловались, ее пальцы мягко сжали мои плечи. Нежно окинув взглядом всю ее удаляющуюся фигурку, я быстро зашагал к еще неостывшей от страстей горе.