Дикие груши - Магомед-Расул Расулов

школьном хоре, куда без особенного разбора записали всех старшеклассников, она стояла среди ребят и только открывала и закрывала рот. Сарат Магомедовна долго этого не замечала, а заметив, рассердилась на Мину. И тогда Мина рассказала ей, как она относится к песне.

Сарат Магомедовна тут же попросила ее спеть:

— Не стесняйся, девочка. Может, ты по-своему и права. Спой нам.

Мина спела. Потом еще. Еще. И еще.

— Слушаю я тебя и не могу понять, — задумчиво сказала Сарат Магомедовна, — ты такая жизнерадостная и веселая девочка, а поешь, будто плачешь. Почему?

Мина пожала плечами. Она и сама ничего не могла объяснить. Так ей поется, и все. А ребята любили слушать Мину и часто просили ее спеть. И она с удовольствием пела.

Наша первая любовь

Так рассеяна тобой,

Как войска, когда у них

Вдруг не станет главаря.

Я ж любовь свою храню,

В сердце каменное влив,

Как расплавленное льют

Кубачинцы серебро…

Когда кто-нибудь хвалил ее голос, Мина расстраивалась. Она была уверена, что либо этот человек говорит неискренне, либо просто подсмеивается над ней. А между тем голос у нее был не сильный, но красивого тембра, выразительный. Слушая ее протяжные печальные песни, ребята серьезнели и задумывались о жизни, о прошлом, о своих дедах и прадедах.

Наша страсть — цены ей нет —

Так развеяна тобой,

Как имущество, когда

Нет наследников ему.

Но свою сберег я страсть,

В тело крепкое вогнав,

Как вгоняют гвозди в сталь

Амузгинцы-мастера.

— Слушай, красотка, может, моя любовь принесет тебе счастье? — какой-то парень неожиданно выскочил из-за дерева!..

Со всех ног Мина бросилась бежать.

* * *

Ночью Мина плохо спала, но утром решила, что скорее умрет, чем позволит кому-либо догадаться о ее настроении. Она потихоньку подкрасила тушью ресницы, провела помадой по губам и напудрилась. Подумала-подумала и решила пойти в школу в новом платье. Новое платье всегда привносило в будни какую-то праздничность.

Подойдя к зеркалу, она осталась собой довольна. Вот только глаза немного подводили — казались воспаленными, словно она вчера долго плакала. А она и не думала. Очень надо! И Сабура этого давно пора выкинуть из головы. Тоже мне герой! Решено, она будет независимой, недоступной и гордой!

В школе Мина то и дело многозначительно улыбалась и упорно не замечала ни Сабура, ни Джейран. Она понимала — получается это не очень естественно, но ничего не могла с собой поделать и продолжала нелепо улыбаться. Плакать ведь нельзя…

Мине не было семи лет, когда умерла ее мать.

Как и все табасара́нки, мать Мины с детских лет умела ткать ковры. Когда они переехали в город, упросила мужа перевезти из аула и ее рабочий станок. Она бы тосковала по привычной и любимой работе, по простым нитям, из которых можно было создавать неповторимые узоры. Поставив в городской квартире старый деревянный станок, мать обмотала его белыми шерстяными нитями, пахшими еще овечьим теплом. Легкими неуловимыми движениями она сплетала нитки — белые, зеленые, красные, желтые, голубые… Похоже, она даже не смотрела на их цвет, словно чувствовала его руками.

— Смотри, — говорила мама Мине, — вот так рождается узор. Он наполняется цветом, как лоза соком. И пока растет узор, все светлее и светлее становится у тебя на душе. Если тебе радостно работать, это обязательно передастся узору. И каждый, кто увидит твой ковер, почувствует эту радость. Поняла, дочка?

— Теперь ты не будешь ткать для продажи? — немного напряженно спрашивал отец. Слушая, с какой нежностью жена говорит о коврах, он испытывал странную боль. Наверное, он ревновал жену к ее любимой работе. Хотя и не отдавал себе в этом отчета.

— Только для нас с тобой, — ласково улыбалась мама. — И для Мины. Смотри: одна нитка — ты, другая — Мина, а третья — я. Они сплетаются все вместе и получаемся мы.

Была весна. Мина помнит, как мама первая заметила, что прилетели ласточки. Они вместе долго следили за птицами из раскрытого окна.

Потом мама собралась на базар. Она взяла корзину, поцеловала Мину и ушла. Мина помнит: мама редко ее целовала, хотя и очень любила. Она не успела уйти далеко от дома. Рассказывали, что вначале она шла быстро, потом замедлила шаги, остановилась, взглянула на солнце. Оно почему-то не ослепило ее.

Маму принесли домой и положили на диван. Мина не могла ее узнать. Ей казалось, это лежала какая-то чужая женщина. У нее были неподвижные открытые глаза. Мина боялась близко подойти к ней. Соседка закрыла мамины глаза и сказала:

— Умирает человек с открытыми глазами, значит, он в кого-то влюблен.

Конечно, мама была влюблена: Она любила Мину, папу, весну, родной аул…

Мина долго ждала, когда мама вернется. Она была уверена — мама приедет. Ведь она не закончила свой ковер.

Этот ковер никто никогда не трогал — ни папа, ни Мина, ни гости. Через несколько лет Мине захотелось доткать ковер, закончить мамину работу, но оказалось, что ковер и станок куда-то исчезли.

В доме появилась новая женщина. Она была очень доброй и ласковой, и Мина постепенно к ней привыкла. Но по маме она скучала всегда. А отец все реже вспоминал о маме. Неужели он привык к тому, что мамы нет? Неприятно думать об этом…

Отец был управляющим большим трестом. Он часто уезжал в командировки, и Мина подолгу жила с мачехой. Через несколько лет у Мины появились сестры. Одна, потом другая.

Отец беспокоился, что с появлением новых детей мачеха переменится к Мине, станет меньше ее любить. Но это не произошло. Ее доброты хватало на всех. А когда сестры выросли, мачеха не раз им повторяла:

— Мина — старшая. И вы должны ее слушаться.

— Но ведь и ты старше Мины, — возражал кто-нибудь из девочек. — Почему же она тебя не слушается?

— Это неправда! — сердилась женщина. — Мина ни разу меня не ослушалась.

Мина никогда ни о чем не просила своих сестер. Они без всяких просьб исправно выполняли все домашние дела — подметали пол, мыли посуду, ходили в магазин, стирали. Но все-таки самые красивые платья мачеха покупала по-прежнему Мине. И сестры иногда сердились за это и на мать и на Мину. Нельзя же терпеть такую несправедливость.

А Мина словно и не замечала своих привилегий. Ей казалось — это не имеет никакого значения. Она вообще