Лягушки - Мо Янь

– А-а, такая же… – промямлил Ван Гань.

– Вернешься домой, скажи отцу… – Тетушка проглотила кусок блина, вытащила носовой платок и вытерла губы. – Матери твоей ни в коем случае нельзя больше рожать. Станет рожать, матка так на землю и выпадет.

– Не надо бы им про женские дела говорить, – вставила матушка.

– А что тут такого? – возразила тетушка. – Пусть знают, у женщин все очень непросто. У вас в деревне у половины женщин опущение матки, у другой половины – воспаления. У матери Ван Ганя матка выпала во влагалище, словно груша перезрелая, а Ван Туй еще одного сына хочет! Надо на днях встретиться с ним… Вот и Чэнь Би, у его матери тоже…

Тут матушка перебила ее и прикрикнула на меня:

– Катись-ка ты вон вместе со своей бандой, нечего тут людям докучать!

Когда мы вышли в переулок, Ван Гань сказал:

– Сяо Пао, ты должен нас жареным арахисом угостить!

– С какой это стати?

– Потому что у нас для тебя секрет, – сказал Чэнь Би.

– Какой еще секрет?

– Сначала арахис.

– У меня денег нет.

– Как это нет? – удивился Чэнь Би. – А кто из тракторной бригады госхоза лист бросовой меди стянул и сбыл за юань и два мао, думаешь, не знаем?

– И ничего не стянул, – спешно оправдывался я. – Они сами выбросили за ненадобностью.

– Ладно, пусть не стянул. Но ведь сдал за юань и два мао, верно? Быстренько давай угощай! – И Ван Гань указал на качели рядом с гумном. Вокруг них было много народу, качели поскрипывали. Там один старик продавал жареный арахис.

Дождавшись, пока я поровну разделил купленные на три мао орешки, Ван Гань торжественно заявил:

– Сяо Пао, твоя тетушка выходит за секретаря уездного парткома, это у него второй брак!

– Чушь! – бросил я.

– А когда твоя тетушка станет женой секретаря уездного парткома, ваша семья тоже внакладе не останется, – подхватил Чэнь Би. – Твой старший брат, второй брат, старшая сестра и ты скоро в город переедете, на работу устроитесь, будете из казенного котла питаться, в университет поступите, ответственными партработниками – ганьбу – станете, вот ты нас тогда и не забудь!

– А эта Львенок и впрямь ничего! – неожиданно выпалил Ван Гань.

В ту пору, когда рождались «бататники», глава семьи при регистрации прописки в коммуне мог получить талоны на один чжан шесть чи пять цуней ткани и два цзиня соевого масла. Родившие двойняшек могли рассчитывать на двойное вознаграждение. У отцов семейств, глядевших на это золотисто-желтое масло и теребивших пахнущие типографской краской талоны, влажнели глаза и бились от волнения сердца. Как же славно в новом обществе! Рожаешь детей и еще за это что-то получаешь. Как говорила моя матушка: «Государству не хватает людей, государство ждет работников, государство дорожит людьми».

Испытывая в душе признательность, народные массы в то же время тайно принимали решение: нужно обязательно рожать больше детей, ответить на заботу государства. Жена кладовщика зернового склада коммуны Сяо Шанчуня – она же мать моего одноклассника Сяо Сячуня – уже родила Сяо Сячуню трех младших сестер, самую младшую еще не отняла от груди, а живот у нее опять стал закругляться. Гоня с выпаса корову, я нередко видел Сяо Шанчуня, который проезжал на стареньком велосипеде через мостик. Под тяжестью его дебелой туши велосипед скрипел на все лады. Бывало, кто-нибудь из деревенских в шутку интересовался: «И сколько же тебе годов, почтенный Сяо? И ночью передохнуть не удается?» Тот с ухмылочкой отвечал: «Нет, отдыхать некогда, надо для государства людей клепать, не жалея сил!»

В конце 1965 года из-за стремительного роста населения наверху забеспокоились. Впервые со времени основания нового Китая поднялась высокая волна планирования рождаемости. Власти выдвинули лозунг: «Один не мало, двое как раз, трое много». Когда приезжала кинопередвижка из уезда, перед основной картиной дополнительно показывали диапозитивы, популяризирующие знания о планировании рождаемости. Когда на экране появлялись большущие картинки с изображением мужских и женских половых органов, в темноте раздавались пронзительные выкрики и дикий хохот. Мы, подростки, тоже бестолково шумели, а многие молодые люди тайком прижимались друг к другу. Подобная пропагандистская кампания против беременности больше походила на возбуждающее средство для ее ускорения. Уездная театральная труппа организовала с десяток бригад, которые ездили по деревням и исполняли одноактную пьеску «Половина неба»[32], в которой подвергалась критике предпочтение мальчикам и пренебрежение девочками.

В то время тетушка уже стала заведующей гинекологическим отделением здравпункта коммуны, а по совместительству – заместителем руководящей группы коммуны по планированию рождаемости. Возглавлял группу секретарь парткома коммуны Цинь Шань, но чисто номинально, делами он почти не занимался. По сути дела работой по планированию рождаемости в коммуне руководила, организовывала ее и проводила моя тетушка.

Она подраздалась, стали желтеть белые зубы – предмет зависти многих, которые ей недосуг было чистить, в голосе появились хрипловатые мужские нотки.

Мы нередко слышали ее выступления из громкоговорителей, и начинала она в основном такими словами: «Каждый занимается тем, что хорошо умеет делать. Что делает, о том и кричит. Специальность – любимая тема разговора. Вот мы сегодня и поговорим о планировании рождаемости…»

В тот период авторитет тетушки среди народа отчасти снизился, сплетничать про нее стали даже женщины, которым она сделала много добра.

Хотя она взялась за работу по планированию рождаемости не жалея сил, результаты были ничтожны, никто из земляков ее не поддержал. Во время выступления у нас в деревне уездной театральной труппы, когда главная героиня на сцене пропела «Времена теперь другие, мужчина и женщина равны», стоявший рядом отец Ван Ганя Ван Цзяо громко выругался: «Чушь собачья! Равны? Кто посмел сказать „равны“?!» Толпа у сцены загудела, начался галдеж и крики. На сцену полетели обломки черепицы. Обхватив головы руками, артисты обратились в бегство. Ван Цзяо, который в тот день после полуцзиня водки был под хорошим хмельком, разошелся не на шутку, растолкал всех, нетвердой походкой выскочил на сцену и, размахивая руками, стал орать: «И так небом и землей правите, а еще задумали учить, рожать народу детей или не рожать? Ежели вы такие умные, найдите веревку и бабам их хозяйства-то позашивайте». Толпа грохнула смехом. Ван Цзяо еще больше разошелся, поднял со сцены кусок черепицы, прицелился и метнул в ослепительно-яркую газовую лампу, висевшую на передней поперечной балке. Лампа погасла, сцена и пространство перед ней погрузились в кромешную тьму. Ван Цзяо за это просидел под арестом полмесяца. Но когда его выпустили, он и не думал сдаваться и при встрече с кем-нибудь зло заявлял: «Ежели так дело пойдет, они и елду мне оттяпают!»