Атлас, составленный небом - Горан Петрович

Сэр Грей. Правильный ответ надо искать в типичной для журналистов погоне за сенсациями. Действительно, все современные карты содержат общепринятую погрешность, о которой и вы слышали. Отступление в 0,2-0,4 мм при масштабе 1 : 50000 в реальных условиях местности составляло бы 10-20 метров. Если принять во внимание деформации бумаги, то погрешность может достигнуть максимально "реальных" 25 метров, или 25 квадратных метров. Но, я хотел бы это особо подчеркнуть, современные стандарты это допускают.

"Таймс". Тем не менее некогда картография стремилась описать все неописанное пространство, а сейчас создается впечатление, что она двинулась в обратном направлении. На не учтенной картой площади размером в 25 квадратных метров может поместиться целый дом, в котором живет несколько семей, это может быть и частью парка с десятком деревьев или же тихой морской бухтой. Не слишком ли это жестоко - упустить пусть даже и небольшое пространство?

Сэр Грей. Воспринимайте это как цену современной картографии.

"Таймс". Осмелимся заметить, это негуманно высокая цена.

Сэр Грей. Прошу Вас, оставьте такие детали для более чувствительных дисциплин, таких как литература, изобразительные искусства, музыка. Идеал картографии сегодняшнего дня ясен - дать быструю информацию. И то, что эта информация иногда может быть слишком общей, вовсе не значит, что современное общество должно вернуться к романтичному и отжившему гуманизму деталей.

Иллюстрация 19. "О дисциплинах немилосердных и дисциплинах чувствительных", ксерокопия фрагмента беседы с сэром Мортимером Греем, председателем Королевского географического общества в Лондоне, "Таймс" (26 октября 1985 года), Читальный зал Британского культурного центра, Белград.

Песня о пении

Я могу рассказать тебе о многих местах на Свете. Куда только не садились все горлицы с моей шали. Как тяжела вода священных рек. Каково море в крошечных рыбацких поселках. Песчинка песка в пустыне. В чем особенность взгляда с глетчера. Почему в степи стебель травы кажется более стройным, чем сосна. Где больше неба, здесь или там. Каков ты между сводами ясной ночи. И куда расти до Великой колесницы. Я могу рассказать тебе о многих местах на Свете. Но ты лучше поймешь, если я тебе об этом спою.

__________

21/ Напоминание о переводчике и методе перевода

"Песню о пении" Молчаливой Татьяны перевел Драгор. Песня переведена с помощью Энциклопедии Serpentiana, сыгравшей в процессе перевода решающее значение, причем особо важное - глава "Понимание с помощью чувств языка вещей, животных и растений, а также других забытых языков". Интересно, что под названием этой статьи Энциклопедии не было никакого текста или объяснения.

Молчаливая Татьяна, стоя на втором этаже дома без крыши, крошит кусочек зачерствевшего хлеба. Над ней - свод неба, на ней - небрежно наброшенная на плечи шаль белого цвета. Шелковую шаль украшают вышитые на ней горлицы. Крошки хлеба падают на пол. Две птицы отделяются от ткани шали и слетают к крошкам. Ловко прицеливаются маленькими клювами, оживленно толкаются, а затем вспархивают и, трепеща крыльями, исчезают в небе. Молчаливая Татьяна смотрит им вслед. Оставшиеся горлицы перемещаются по шали, чтобы расположиться на ней более равномерно.

Позже, ложась спать, Молчаливая Татьяна настежь раскрывает окна своей комнаты и вешает шаль с птицами на спинку стула, который стоит на видном месте. Две беглянки возвращаются ночью, приглушенным щебетом будят других птиц, и наконец все распределяются по своим местам. Молчаливая Татьяна улыбается во сне, она слышит их даже тогда, когда спит.

Иллюстрация 20. "Шаль с горлицами", ручная работа из Югославии, золотое шитье на муслине, 113х116 см, вторая половина ХХ века, Музей текстиля, Вашингтон.

Об украшении пространства

Никто и не утверждает, что мы особенно разбираемся в музыке. Подковник, например, полностью лишен слуха. (Он сам неопровержимо доказал это в период своего увлечения искусством композиции.) Радио больше других слушает Андрей, но музыка его внимания почти не привлекает, самое важное для него - это сообщение о состоянии на транспорте. Эстер, разумеется, выше всего ценит мелодии из кинофильмов. Саша поет, только находясь в ванной. Драгор, правда, часто дирижирует, но всегда воображаемым оркестром (это, кстати, самый удачный из всех известных способов привести свои мысли в состояние гармонии). Таким образом, из всего, посеянного музыкой, прорастают лишь зерна, брошенные Богомилом или Молчаливой Татьяной.

Однако часы, когда музицирует Богомил, дают возможность получить истинное наслаждение даже тем, кто не одарен этим благородным талантом. В такие минуты мы просто собираемся все вместе, иногда утром, иногда вечером, а то и ночью, и внимательно слушаем веселые или грустные композиции, которые Богомил на своем кларнете исполняет так (во всяком случае, как нам кажется), что бурьян Пустоты тут же вянет.

В зависимости от того, с чьей кожей и как интенсивно эти мелодии соприкоснулись, они потрясают или, наоборот, нежно убаюкивают. Но особенно сильное впечатление на всех нас производит Богомилова манера игры на инструменте из мистического эбенового дерева. После каждых нескольких тонов кларнетист должен вдохнуть воздуха, чтобы продолжать играть. Вдох, естественно, должен быть тихим и быстрым, а пауза - не слишком длинной. Наверное потому, из-за желания сократить ее, она и становится похожей на всхлип.

Когда играет Богомил, описанный шум вовсе не так уж незаметен. Он напоминает вздохи человека, охваченного отчаянием. Кажется, будто он приносит какую-то огромную жертву, необходимую для того, чтобы музыка могла продолжаться. Кажется, что это буквально последний вдох, доставшийся невероятно мучительно и потом великодушно подаренный изящному телу кларнета.

Но достаточно просто оглянуться вокруг, чтобы увидеть, что страдания Богомила не остаются безрезультатными, в них есть смысл. Так же как Молчаливая Татьяна своим пением приводила в порядок небесные пути, Богомил с помощью кларнета делал более красивым окружающее его пространство. И без того музыкальные объекты (морской сундук с элементарной Легкостью, Сашины глаза, пуговицы Драгора, сделанные из цветков, Лунные рыбки...) становились абсолютно музыкальными, а те объекты, которые по своей природе таковыми не были (морской сундук с элементарной Тяжестью, угрожающие письма, Этина тень...), демонстрировали признаки добровольного намерения расстаться со зловещим в них.

Закончив украшение гостиной, Богомил выходил во двор, а ночью продолжал это важное дело на улицах Предместья. Он шагал от перекрестка до перекрестка и играл так, как будто расшифровал старейшую нотную запись, запись настолько старую, что даже нельзя было сказать, относится ли она к эпохе мифа или к эпохе истории. То, что он делает доброе дело, подтверждает само небо - оно благословляет его труд дождем. Музыка под сочными каплями зреет, мелодии бурлят, звук пахнет полем, поросшим молодой травой. Усталый, до нитки промокший, с кларнетом под мышкой, Богомил возвращается лишь под утро. Прежде чем лечь, он со второго этажа дома без крыши еще раз осматривает окрестности: теперь в некоторых местах серые стены лабиринта Предместья не видны - может, их даже больше уже и нет.