Приют для списанных пилотов - Валерий Хайрюзов

«Вот она, молодость, — думал он. — Все еще впереди, ни одного облачка над головой. Сердце как часы, ноги быстры, пружинисты. Что-то не получилось — ничего, в другой раз получится, время есть». А давно ли он сам был таким?

Но еще больше приходу Ершова радовалась Таня. Она быстро накрывала на стол, заваривала чай и то и дело просила Ершова рассказать еще что-нибудь про полеты.

— Самая что ни на есть паршивая работа, — подтрунивал над дочерью Бакшеев. — Один звон, а не видно, где он.

— Скажешь тоже! — восклицала Таня. — Я даже во сне вижу, что сижу в кабине самолета.

— А я тебе говорю: девчонок туда не берут! — повышал голос Бакшеев. — Не женское это занятие.

— Ну а Раскова, Гризодубова, Савицкая?

Бакшеев начинал возмущенно сопеть. Ему хотелось сказать, что все это противоестественно, женщина должна рожать, растить детей, а не парить в небесах.

— Иван Михайлович, ты мне объясни, — влезал в разговор Ершов. — Я многое с вами понял. Но скажите: зачем вы мне советовали возить бельевую веревку?

— Хо-о! — неожиданно громко рассмеялся Бакшеев. — И не поймешь. Где тебе понять, голова другим занята. Из предусмотрительности. — Бакшеев откашлялся в кулак, лицо его разгладилось, просветлело, и на миг он стал тем Бакшеевым, которого Ершов привык видеть раньше. — Прилетели мы как-то на Ан-2 в Омолой. Подходит ко мне знакомый охотник Николай Шепиленко. «Выручай, — говорит, — Михалыч. Я тут переезжать собрался. Все перевез, поросята остались. Жалко бросать». Ну, я ему: веди, говорю, отвезу. А сам в магазин ушел, купить мне что-то надо было. Прихожу, в самолете два кабана пудов по восемь каждый. Лежат вдоль борта, похрюкивают. Прошел я в кабину, запустил двигатель. Взлетели и на Казачинск пошли. Но едва мы вошли в облака, свиньи взбесились, вскочили на ноги и давай по самолету бегать. Что тут началось! Самолет то в пике войдет, то чуть ли не на лопатки ложится. Рев стоит, визг, ничего понять нельзя. Ну, думаю, конец, упадем. Молодец Шепиленко, догадался: открыл входную дверь — кабаны в нее, как в бездну, провалились. Визг стоял на всю тайгу. А все потому, что веревки не оказалось, мы бы их связали и довезли в целости и сохранности.

В начале июня Бакшеев поехал на лодочную станцию. Там, как говорил Мордовии, требовался сторож. Походил Иван среди лодок, понравилось ему. Место тихое, спокойное, с одной стороны двухметровый забор, вдоль берега — лодки, а за ними скользящая гладь Ангары. И работа такая — сторожить с девяти вечера до девяти утра. Дал свое согласие Иван. С вечера обойдет он свое хозяйство, проверит, все ли в порядке, потом сядет на бережок и смотрит на воду. Неслышно скользит мимо река, спешит, будто по расписанию, далеко на север. Иногда чуть-чуть прибудет, иногда убудет, но всегда в одном, неизвестно кем заданном ей направлении. И лишь уткнувшись в океан, прекращает свой бег: некуда ей двигаться дальше, как сейчас некуда двигаться и Ивану. Бывал он в тех краях, на берегу океана, летали по договору с полярниками. Шестнадцать лет прошло с тех пор, и кажется Ивану, что всего этого и не было вовсе. «А может, и правда, приснилось? — думал он, поглядывая на реку. — Может, это было совсем с другим человеком?»

Да нет же, нет, было.

После того как он увез Лиду из Бодайбо, экипаж Ротова отправили в командировку возить грузы для ленинградской геофизической экспедиции. Рейсы были разными, но в основном вдоль Ледовитого океана. Базировались они в Хатанге. Лида осталась дома, в Иркутске. Не хотелось ему расставаться с молодой женой, но что поделаешь: работа. И каково же было его удивление, когда в одном из рейсов в Жиганске к нему, едва он ступил на землю, бросилась Лида.

Уже потом он спрашивал ее, почему она решила искать его именно в Жиганске и что бы она стала делать, если бы в тот день они не сели там, а улетели в другую сторону? «Но всё же сели, — смеясь, ответила она, — значит, я все рассчитала правильно». Кто там распоряжается судьбой — неизвестно, но весь свой расчет, как выяснилось, она построила на телеграмме, в которой он перед этим поздравил ее с днем рождения, послав телеграмму из Жиганска. Конечно, он был рад встрече, но его она поставила в трудное положение: через полчаса им предстояло вылететь в Хатангу, а Ротов отказывался взять ее с собой. «Если она у тебя чокнутая, то я тут ни при чем, — раздраженно говорил он. — Мне хватит за вас и одного выговора. Как я ее возьму, кем? Зайцем? Ну уж, извините. А вдруг кто проверит?»

Иван подумал: Ротов отыгрывается за те неприятности, которые принес он ему после злополучной свадьбы в Бодайбо. Тогда Иван решил купить билет и отправить Лиду в Хатангу на рейсовом самолете. Но Ротов сходил к заказчикам, и они взяли Лиду сопровождающей груз. Через час уже были в воздухе. Лида сидела на мешках и счастливыми глазами смотрела на Ивана. Та командировка запомнилась ему на всю жизнь, и он потом всегда с нежностью вспоминал то лето.

Они летали каждый день. Вечером Лида встречала его возле самолета. На ночь, если это можно было назвать ночью — солнце не заходило круглые сутки, — они уходили за поселок. Устроить в гостиницу Лиду не удалось, не было мест, а дежурная в пилотской не хотела верить, что Лида его жена, и наотрез отказалась поместить их вместе. В ту пору они еще были не зарегистрированы. Бакшеев на время устроил Лиду к девчонкам в общежитие, а ночевали они за поселком, в палатке, которую Иван взял у геологов.

Вдоль деревянных домов были проложены высокие, похожие на мостики деревянные тротуары. Иван объяснил Лиде, что тротуары сделаны специально так высоко, чтобы зимой их не заносило снегом. Лида удивленно вертела по сторонам головой — все так интересно, необычно. Она любила все необычное. Улицы в те поздние часы были безлюдны, лишь кое-где на мягких ногах, точно боясь потревожить тишину, как тени, бродили собаки. И хотя в палатке их донимали комары, здесь они были одни. Он так и запомнил то время: много солнца, серый с проплешинами мох, неяркие полярные цветы, серый брезент палатки и ласковые глаза Лиды.

Утром они возвращались в гостиницу. Иван шел на стартовый пункт, а Лида — досыпать к девчонкам в общежитие. В полете он клевал носом. Ротов, который до поры до времени смотрел на его походы за поселок сквозь пальцы, потребовал, чтобы он отправил Лиду домой. Но Лида уезжать отказалась. Она говорила, что будет сидеть в общежитии и не высовывать из него носа, однако на другой день все повторялось. Она поджидала его уже не у самолета, а при выходе из аэропорта, и они снова шли за поселок. Ротов грозился дать радиограмму в Иркутск, чтоб ему прислали другого второго пилота. Но не давал.

«Ну хоть бы дождь пошел», — думал Иван в полете, стараясь перебороть монотонный гул моторов. Он понимал: нужна пауза, нужен отдых, но полеты могли быть прекращены или из-за непогоды, или по какой-нибудь неисправности самолета. Небо же оставалось чистым, двигатели работали исправно, аэропорты принимали и выпускали, и работе не видно было конца. Лида улетела в начале августа, и, как назло, сразу же испортилась погода, зарядили дожди.

Все, что было у них позже, все четырнадцать лет их жизни, Бакшеев обходил стороной, старался не прикасаться к ним, а вот те первые дни стояли перед глазами… Он знал: иногда Лида приходит к нему домой, к Тане, но ему удавалось избегать встреч, не хотелось, чтобы она увидела его вот такого — списанного на землю, сторожа с лодочной станции.