Мелодия - Джим Крейс

В процедурной Бузи теперь сжимал кулаки с такой силой, что в ладонях остались следы ногтей. Он почти не заметил поначалу, когда сестра подошла к нему, чтобы подготовить его живот ваткой, обмакнутой в карболовую кислоту. Он все еще оставался погруженным в ту последнюю бесславную субботу с Клайнами, ехал с Саем, подранным и окровавленным близнецом, в подпрыгивающей повозке, спешно возвращавшейся в город; Сай больше не смеялся, дружба между ними кончилась, а передняя сетка от насекомых потемнела после метели бабочек, слетевшихся на ежегодную конференцию чешуекрылых. Альфреда тоже трясло, тошнило. Сердце его порхало собственными неустойчивыми флуктуациями. Тогда и теперь. Он чувствовал давление на стенку брюшины – давил не только шприц, но и успокаивающая рука сестры. Сделав глубокий решительный вдох, она вонзила иглу, которая проколола его кожу с негромким хлопком, – сестра продавила иглу сквозь жировой слой в мышечный и впрыснула сыворотку.

Субрике позволил себе вольности. Его издатель просил у него тысячу восемьсот «развлекательных» слов – «сделайте из этого что-нибудь, Су!» – а просить сделать что-либо из материала, добытого им на Аллее славы, означало просить слишком много. Ему поставили задачу написать хвалу мистеру Алу, певцу и композитору, и объяснить молодым читателям, которые, возможно, ничего про него не слышали, почему его так любили современники и почему он заслуживает того, чтобы оказаться в одном ряду с бюстами и статуями полковников и генералов, уроженцев нашего города.

Что он сделал, чтобы заслужить медаль «За достоинство»? Выяснять это было работой для какого-нибудь серенького подмастерья, и Субрике подготовился к скучному разговору. К тонкому действу, которое он утолщит за письменным столом.

Но как только утром в день церемонии он увидел Альфреда Бузи, который в одиночестве шел в направлении возбужденного собрания имевшихся в наличии важных персон, семьи и прессы, пришедших на открытие бюста, он почувствовал, что может обнаружить, там и тогда, более богатую историю, воистину кровавую. Певец был обмотан бинтами. Он являл собой комичную одинокую фигуру с полускрытыми ртом и носом, в большом не по размеру костюме с вульгарным тщеславием медалей – поколение певца при любом удобном и неудобном случае выставляло свои награды напоказ. Кажется, был какой-то немой фильм, детский мультик, – названия Субрике не мог вспомнить, – в котором был представлен скорбный комичный герой, чем-то похожий на этого ободранного типа, ходячая жертва неудачного бритья. «Капитан Йод» – вот как он назывался.

Человек из «Личностей» предположил поначалу, что Бузи стал жертвой пожара, может, несчастного случая на кухне, в особенности когда увидел к тому же, что у него забинтованы запястье и рука. У старика, вероятно, загорелось растительное масло. Субрике тут же сочинил аккуратную метафору о краткой вспышке знаменитости и более корявую о выгоревшем таланте, ибо он не был автором, старавшимся держаться подальше от штампов и театральности. Тем не менее, когда он представился, за те полчаса, что отводились для интервью перед речами и открытием бюста, ему все же удалось узнать правду или по меньшей мере версию правды, которую предлагал Альфред Бузи. Он заявлял, что его атаковал ночью внутри его дома голый ребенок. Мальчик, чтобы быть точным. Бузи не сомневался в том, что это было не животное. Например, кот. Или даже обезьяна. Он не то чтобы видел мальчика, нет. Но столкновение было настолько тесным, что он ощутил его кожу, отсутствие волос на ней, ее… он затруднился в выборе слова, но все же сказал «человеческое происхождение». «Ни малейших сомнений в том, с кем или чем я столкнулся, – сказал он. – Я узнал его запах. Это запах детей, мальчиков».

Что ж, это было достаточно любопытно, гораздо лучше, чем скворчащая сковородка с раскаленным маслом, но то, что Субрике имел к настоящему моменту, хватало на двухстраничный разворот. Или все же это можно было растянуть на тысячу восемьсот слов? Он сомневался. Нет, этому всему понадобится улучшение, слой бриолина, чтобы придать блеск. К счастью, смазка для волос была при нем: капельки, натекшие из заготовки этюда, который, по словам его редактора, сказанным только сегодня утром, «не имел точки опоры», что означало «годился только для мусорной корзины». Что ж, если ты Субрике, то вздор может пригодиться для другого дела. Сев за стол этим вечером в своей нелюбимой квартире, в которой, кроме него, обитал лишь его нелюбимый кот Сарки, он достал эти отвергнутые заметки и положил рядом с записями о его встрече с мистером Алом. Вот тема, которой требовалось добавить немного блеска: «Беспорядки на наших улицах». В нашем городе, а вернее, в его наиболее престижных районах, уже наблюдался кризис, вызванный нашествием нищих, воров, насилием и общим беспокойством… нет, больше чем простым беспокойством, страхом, неподвластным времени всеобщим страхом перед всеми, кому в жизни повезло меньше, чем нам. Этот страх укоренился в нас так глубоко, полагал Субрике (и сделал об этом пометку карандашом), как укоренились «умученные и окаменевшие в лаве» тела в Помпеях. Бедность была вулканом, вполне способным уничтожить наш город. Таким будет тезис автора. Тоже, вероятно, пустая болтовня и вздор. Но теперь у него имелась точка опоры, которая требовалась заготовке и редактору. Альфред Бузи, мистер Ал, мог бы с добавкой толики сладкого и капли бриолина стать символом города, страшащегося нападения. Разве можно было придумать для этого иллюстрацию лучше, чем раны и бинты? И разве не идеально, что на нем были медали и мешковатый костюм?

«Неужели наш к гда-т сп к йный и счастливый г р д находится в саде?» – спрашивал Субрике. У его машинки отсутствовала буква «о» в обоих регистрах. «Неужели в круг г р да смыкаются клещи, в руженные, с дн й ст р ны предрассудком ксен ф бии, а с друг й бесп лезн й н стальгией п б лее сп к йным и менее бурным временам, к т рые в б льшей степени принадлежат худ жественн й литературе, чем ист рии?»

Субрике устроился за своим столом и быстро написал свою богатую гласными статью «Смятение». По некоторым причинам, объяснение которых было бы щекотливым, а подавление их затруднительным, процесс этот показался ему стимулирующим. В сексуальном плане. Именно таким образом он почти успевал к срокам. Порыв, усилие и вознаграждение. Лучше всего у него это получалось с материалами на тысячу восемьсот слов, который следовало подготовить к середине вечера, после чего он с оригиналом и вторым экземпляром, сделанным под копирку, отправлялся в офис «Личностей» в дальнем углу Нэшн-сквер. Там располагались не только бары и рестораны, но и притоны, где одинокий возбужденный человек, который не любил свой снятый в аренду дом (кроме того времени, когда он в нем работал), мог найти себе женщину на час. Он любил женщин своего возраста – это действовало на него успокаивающе – или постарше; Субрике перевалило за пятьдесят, в браке он не состоял, жил одиночкой и смирился с этим. Да что говорить, идеальной для него связью на вечер был бы спортивный вариант женщины, присутствовавшей на открытии пафосного бюста Бузи. Кто она такая – любовница или друг певца? Трудно было сказать. Он обратил внимание, как она перевязала рану Бузи у него на запястье. По меньшей мере они были если не в интимных, то близких отношениях. И явно существовала какая-то связь между ними и этим жутким парнем, Джозефом… как там его – не сын ли он? – у которого доля во всех городских бизнесах: туризме, финансах, недвижимости. Визитка, которую он вручил Субрике на торжественной церемонии, бесстыдно называла его международным биржевым брокером и лесоторговцем.