Черный чемоданчик Егора Лисицы - Лиза Лосева

Нужный нам дом стоял сразу за чугунной решеткой парка. Под вывеской нотариуса Шенфельда, как будто соревнуясь с ней, на целый метр над тротуаром выступал каретный подъезд, по которому шла надпись «Аптека А. Марцинчика», а под ней – витрина с непременной чашей и змеей. И неграмотный не пройдет мимо. Широкая и нарядная вывеска, однако, бесстыдно врала. Владельцем был совсем не Марцинчик, а Оскар Пинагель, из немцев. И здесь, и в Ростове ему принадлежали не только аптеки, но и косметическая фирма.

Эти предприятия давали Пинагелю небольшой доход, основная же прибыль шла от химической лаборатории и аптечных складов для оптовой торговли, которые он выстроил прямо у речного порта. Во время операции ростовской полиции по поиску и разоблачению германских шпионов он некоторое время был на подозрении (нанимал персонал в основном из числа обрусевших соотечественников), но сумел доказать, что никаких темных дел за ним нет. В его пользу сыграло еще и то, что провизоры Пинагеля не были замечены на демонстрациях или в беспорядках. Это было тем удивительнее, что в нашем городе аптекарские служащие, а особенно ученики, были, по выражению одного полицейского чиновника, «настоящей Цусимой нашей полиции и истинным корнем всякого зла». Аптеки немец строил на широкую ногу, с просторными лестницами и мозаичными полами.

Здесь, в Нахичевани, все еще работала вторая из крупных аптек Пинагеля. Первая, в Ростове, закрылась после погромов. Приемный зал, где холодно, пахнет сырым деревом и немного камфорой, пуст. Кресла для посетителей сдвинуты в угол. Лепной потолочный карниз с профилем богини Гигеи кое-где был в щербинах, видимо, от шальных пуль, стеклянная люстра с шарами не горела, но белые штангласы и склянки на полках все целы. И как ни в чем не бывало растянулась над ними реклама мыла «Голлендер» и витаминов «Сонатоген». Сами витамины были тут же, в круглых коробочках, похожие на мелкие камешки.

В углу, у раковины, скрытой стойкой из темного дерева, помощник в черном фартуке мыл аптечную посуду. Курнатовский был готов уже достать удостоверение с номером, где категорически указывалось, что должностные лица всех ведомств, равно как частные, должны оказывать ему всякое содействие. Однако документ не понадобился. Фармацевт с обвисшими, полными, сизоватыми от щетины щеками, неожиданно высокий и от этого, видно, взявший привычку сутулиться, охотно отвечал на вопросы. Он с готовностью бухнул на стойку тяжелый, как кирпич, журнал, куда вносил все данные о проданных лекарствах. Курнатовский показал ему аптечную склянку, найденную у телеграфиста.

– Ваша этикетка?

– Да. Но тут неверная дата. Сильнодействующие средства и яды мы храним в несгораемом шкафу. Строго учитываем. Смотрите: вот журнал учета – дата не совпадает.

– Скажите, кто-то мог попасть в аптеку вечером, пользуясь стрельбой?

– Аптека должна функционировать круглые сутки, поэтому ночью в ней всегда находился дежурный фармацевт. Так было до недавнего времени, теперь же запираем на ночь. Я живу во втором этаже, над торговым залом, и отлично слышу все, что здесь происходит.

– На сигнатуре указан состав лекарства без дозировки. Как вы можете объяснить несоответствие?

– Не могу объяснить. Один раз он присылал с рецептом свою сестру. Я от нее знаю, что он был морфинистом – не заядлым. Иногда мог по нескольку дней и не притрагиваться. Мучился мигренями – результат военной службы. Тогда делался раздражительным, дерганым по пустякам. Она сама делала ему уколы. Пристрастился на фронте – там в госпитале ему начали колоть, чтобы снимать боли после ранения.

– А вам сестра об этом не сказала, Ян Алексеевич?

– А что сестра? Плачет. Говорить с ней невозможно. Она одна осталась, мужа, видно, и не было, брат мертв, а кругом сами знаете, что творится. Она брата просто на божничку ставила. Но, по совести, ведь я ее о морфии и не спрашивал.

Пока Курнатовский продолжал опрос, я листал журнал, и на глаза попалось несколько знакомых фамилий. Телеграфист же действительно брал совсем небольшие дозы препарата и не слишком часто.

– Вы сами видите, – продолжил фармацевт, – хотя опиаты сейчас назначают менее сдержанно, нужен все же рецепт. В общем, получить его несложно. У многих нервы расстроены, бессонница. Одно может быть препятствие, что стоят такие препараты недешево. Кокаин вот мы продаем по рублю за грамм, чистоты исключительной, но этот идет для врачей, для анестезии на некоторых операциях.

– А если получить без рецепта?

– Может быть, в некоторых небольших аптеках, у знакомых врачей. Вообще же большую дозу препарата мы можем выписать для нужд госпиталя – вот, например, 20 граммов в кристаллах, указано для Николаевской городской больницы. Но все равно такого товара, как вы принесли, мы не держим, неоткуда взять. Это, скорее всего, морфий германский. Его много контрабандой идет через Украину после войны. Но мы, сами знаете, торгуем только законным товаром.

– Ваши земляки из Зингера тоже вот торговали…

Аптекарь помолчал, глядя в окно. К таким репликам он привык, да и Курнатовский задевал его скорее для проформы, он знал то же, что и я, и аптекарь. Инспекторы и в мирное время регулярно проверяли аптеки Пинагеля, но никаких нарушений ни в ведении книг, ни в приготовлении препаратов не нашли.

– Можно достать такой у китайцев, как вы думаете? – спрашивал я наудачу, в общем-то зная ответ.

– С ними вряд ли свяжется приличная публика. К ним пойти – это будет последнее средство. Да и потом, ведь вы ищете, где можно приобрести чистый морфий? У них его, конечно, нет.

Приличная публика – это верно. Я подумал, что у Юлии Николаевны видел бархатный чехольчик для английских солей, туда был вложен маленький, как игрушка, эмалированный шприц.

За широким окном-витриной черно-белой трещоткой взлетела сорока. Господин, который ее спугнул, подошел к двери. Звякнул колокольчик, за ним в тон поздоровался аптекарь и тут же нырнул в шкафчик, выставляя тяжелые флаконы. Было ясно, что большего мы от него не добьемся. У выхода из полумрака яркое зимнее солнце заставило нас зажмуриться.

– Неплохо понаблюдать за этим субъектом-аптекарем хотя бы пару дней. Попробую это устроить, – морщась на солнце, задумчиво произнес Курнатовский.

Обратно шли медленно, и только пройдя городской ипподром, он снова заговорил, предложив зайти в сыскное отделение, узнать, нет ли новостей. Оказалось, что новости на самом деле были.

В сером плотном воздухе обозначились красно-кирпичные корпуса и трубы писчебумажной фабрики Панченко, а за ней – макаронной Чурилина. В первом этаже у Панченко, где аркой выгнута синяя дверь, дочь Эберга получила от приказчика учебники, тетради и краски на первый учебный год в гимназии, а я, когда мог, покупал нужные книги и листал подписки медицинских изданий. Как наяву, при виде этой двери я почувствовал сладкий, как сушеные сливы, запах старых переплетов и немного сырости в букинистическом отделе.