Черный чемоданчик Егора Лисицы - Лиза Лосева

Ваня Голенков, как позже стало ясно, пришел посмотреть вовсе не на прогрессивную новинку и «Бездну женской души», а только лишь на одну, живую женщину в толпе. Мой глупый друг был влюблен в актрису Аделаиду Гончарову. На каждую постановку, в которой на сцену выходила эта блондинка, изображающая офелий самого разного толка, он тащил букеты и меня. Букеты всегда были куплены из занятых денег, а я всегда был в довольно плохом настроении, так как чудес от игры Аделаиды ждать не приходилось.

Широкая, с большой круглой грудью, она, как крупный белый голубь, важно шагала по сцене и долбила свой текст без запинки и чувства. Тем не менее она была заметной, в любом смысле, актрисой, имела «пронзительные глаза и многочисленных поклонников» – так писали газеты. Среди поклонников, кроме наивного дурачка Вани, были и состоятельные армяне, и даже перс, который приходил на все спектакли и отвлекал зрителей своей выкрашенной красной хной бородой.

– Так вот, Аделаиду эту застрелили тогда. Прямо в синема, – эту часть я обычно проговаривал совсем быстро.

Вспоминать было нелегко.

– Я выпустил совсем Ваню из виду, а он пробрался к ней так близко, как мог. Пока он выгадывал, как бы удобнее дотронуться до руки своего кумира, кто-то из толпы выстрелил в нее. И, имея немало хладнокровия, не только попал точно, но и сумел в суматохе уйти, бросив на пол оружие. Ваня, конечно, весь оказался в ее крови. Кровь была повсюду – на его лице, на ботинках. От страха он сначала было бросился к ней, а потом, когда ему стало плохо от крови, – на улицу. Но тут уж все закричали, что он убийца, бросились ловить, а он – драться…

– Вы простите, я вижу, что зря начал расспросы. Вам неприятно вспоминать.

– Вы спрашиваете не первый, не беспокойтесь. Так вот, все это потом звучало на суде весомо и уж совсем не в его пользу. Газетчики раздули дело, им на руку была эта история. Заголовки были готовой криминальной драмой. Его быстро судили и вынесли приговор, по уголовному уложению от 1913 года, прямо по букве и прописали, но повезло – заменили каторгой.

Странно, но рассказывать эту «одиссею», как без улыбки называл ее Курнатовский, мне было проще, чем всегда. Манеры Чекилева располагали к себе.

– Но почему же вы?..

– Я тогда был абсолютным идеалистом. Пытался вмешаться, хотел помочь следствию теми небольшими возможностями, которые у меня были. В частности, метод исследования пальцевых отпечатков, характера ранения – ну, это вам не важно. Важно, что я поднял небольшой скандал. Конечно, руководству университета это не понравилось, а одна газета уделила мне неуместно много внимания и выставила меня почти городским сумасшедшим. После со мной в альма-матер состоялся разговор, во время которого я вспылил. Вот и все дело. После подрабатывал, держал корректуру в типографии, писал для своих коллег. В общем, пишу сейчас статьи и самые разные работы.

– То есть пишете за них?

Я промолчал и продолжил:

– Помог Курнатовский, вы видели его.

– Следователь?

– Да, помощник начальника сыскного. Привлек меня к нескольким расследованиям, и я оказался полезен, – точнее, настойчиво советовал ему взять меня добровольным помощником полиции, конечно, ЛК, но это для Чекилева было лишним. – Вот и вышло, что университета я не кончил, но получил редкую возможность, удачу продолжать свою работу. Так что опыт у меня есть, а методы я использую передовые, насколько возможно.

Дальше мы немного прошли молча. У темного небольшого особняка за городским садом Чекилев остановился и предложил зайти к нему «выпить и поиграть на бильярде».

– У меня как раз должна быть небольшая компания. А вы, поскольку интересуетесь передовыми достижениями в науках, оцените и то, что я вам покажу. Вообразите, бильярдный стол поднимается из нижнего этажа! Такой механизм. Когда не нужен, убираю его снова вниз – и комната просторна. Отец установил подобный у себя в парадной столовой, любит удивлять гостей.

– Вы ведь инженерному делу учились в Европе?

– Учился понемногу всему. Чем только я не увлекался… Даже стихи писал! Издал несколько в литературных журналах. Так что же?

Но исключительный бильярдный стол был, пожалуй, уже лишним для этого нескучного вечера. К тому же с Чекилевым надо говорить осторожно, имея ясную голову.

Вернувшись домой, я долго сидел в прихожей на неудобной скамейке под вешалками, не раздеваясь. Ботинки казались мне тяжелыми, как камни.

Тот самый военный, которого я видел в штабе армии и с которым надеялся поговорить у Захидовых, не глядя на меня, медленно перебирал бумаги на столе. Что там? Мое дело, характеристика? Мелькнул какой-то протокол или опись…

В те дни в городе сложилась странная система власти, подобная той, что была в средневековых городах-крепостях. Всем управлял Гражданский совет. Но это был вынужденный союз сил, внутри которого шла борьба характеров, убеждений, сфер влияния. ЛК как прирожденный дипломат был кем-то вроде серого кардинала в этом союзе.

Во главе совета встали трое. Двое – армейские генералы. Третий – тот, чьего решения я ждал, – выборный атаман. Он был в обыкновенной серой черкеске и черном бешмете. По-прежнему плохо топили. Он оставил бумаги и любезно предложил мне сесть. И это хорошо, потому что следующие его слова, пожалуй, могли бы сбить меня с ног. Как о деле решенном, он сообщил мне, что вскрытие, несомненно, будет, как и положено. И что проводить его буду я. Самостоятельно.

– Мне не важны причины ваших конфликтов с руководством университета. Главное, что они не были политическими. Это я узнал. Остальное сейчас ерунда. Лев Кириллович ручается за вас. И местный следователь говорит, что вы очень толковый, а главное, можете работать как судебный медик. Нужны бумаги, полномочия. Их дадут – и будет от меня звонок, чтобы вам не мешали заниматься. Я думал, вы старше, но мне не из кого выбирать. Да и что ваш возраст? У меня такие сыновья.

Видно было, что он очень устал – так, наверное, выглядят люди, о которых говорят: «устал смертельно». Я понял, что говорил он медленно не из-за привычки или для придания словам значимости, а именно от усталости. Я уже хотел решиться и спросить его о том, что меня особенно занимало – насчет событий той ночи, но он вдруг сам заговорил об этом.

– Людей везде не хватает, даже отбор штабных из рук вон. Дисциплина давно уж охромела на обе ноги. Но что поделаешь? Берем просто тех, кто смыслит в технике, и потому никто не поручится за дежурных на телеграфе до конца. Но убитый… – Он поморщился, вспоминая.

– Вареник.

– Да, Вареник, был порядочного поведения, да и на фронте проявил себя.

Он вдруг снял очки и, сильно надавливая, размял черную набрякшую кожу под глазами.

– Черт знает что такое! Люди гибнут сотнями, тысячами, а тут одна смерть – и столько дел с ней. Что этот ваш телеграфист? У меня ведь под Гниловской подожгли состав, вагоны. И сколько сгорело людей, сколько обожженных! А мы не остаемся в долгу. Горим – и сгорит все. Простите, я отвлекся. Ясно одно: эта вот история, когда и так много с городом проблем, некстати совершенно.