Матрица смерти - Джонатан Эйклифф

Ян осушил чашку и поставил рядом с собой на пол.

— Эндрю, — сказал он. — Извини, если надоедаю. Мне необходимо тебе кое-что сказать. Обещаю, что не задержу и сразу же уйду.

В дверь постучали. Я взглянул на часы, и сердце мое екнуло: это мог быть только Дункан. Я пошел в прихожую и открыл дверь.

Не успел он войти, как тут же догадался: что-то не так. На нем было теплое пальто и мягкие кожаные перчатки. Щеки его покраснели, и волосы растрепались на ветру. Рядом с ним я чувствовал себя слабым.

— В чем дело, Эндрю? Вы явно не в своей тарелке.

Я покачал головой. В этот момент на пороге гостиной появился Ян с перекинутым на руку пальто.

Дункан заметил воротничок священнослужителя. Они смотрели друг на друга, как два врага, встретившихся на нейтральной территории. Ян сделал шаг вперед, и я заметил, что он старается держаться подальше от Дункана.

— Я уже ухожу, — сказал он. — Благодарю за чай, Эндрю. Я передам Джеймсу Фергюссону твои слова. Помни, мы всегда рады тебя видеть.

— Да-да, спасибо. — Пытаясь разрядить обстановку, я представил их друг другу: — Дункан, это Ян Гиллеспи. Он преподает в Новом колледже. Ян всегда помогает мне в работе.

— Не сомневаюсь, — промолвил Дункан, стягивая перчатку и протянув руку. — Дункан Милн, друг Эндрю. — Он помолчал. — Разве мы с вами не встречались? Ваше имя мне кажется знакомым.

— Возможно, мы и сталкивались друг с другом. Эдинбург — город маленький. А ваше имя, мистер Милн, мне хорошо известно. Теперь прошу извинить. У меня сейчас семинар.

Он еще раз поблагодарил меня и ушел, помахав мне в дверях рукой. Лицо его было озабочено.

— Да он же священник, — сказал Дункан, проходя вперед меня в гостиную. — Я и не знал, что у вас такие экзотические друзья.

— Ян мне не друг, — солгал я. Мне было больно произносить эти слова. — Но он хороший социолог в области религии, специалист по Бергеру.

Когда Дункан уселся, я суетливо собрал чайную посуду и поспешил вынести ее из комнаты.

В этот вечер, впервые после нашего знакомства, мы заговорили на личные темы. Он рассказал мне, что отец его был врачом, а богатство досталось им от деда, занимавшегося импортом тканей. Он торговал с Ливией и Северной Африкой.

Милн никогда не был женат, но в его жизни было несколько женщин, от которых у него не было детей. Сейчас он жалел об этом, и не только потому, что некому передать наследство. Больше всего его угнетало то, что его знания, особенно в области оккультных наук, которые он приобретал в течение всей жизни, умрут вместе с ним.

Он, казалось, немного боялся смерти. Он несказал, почему. Мне думалось, что он тоже утратил близкого человека и, несмотря на свое знание оккультизма, не мог заставить себя поверить, что другой жизни не будет и он не встретится с той, кого потерял. Во всяком случае, таковы были мои первые впечатления. Только потом я понял, что страх его происходил не от недостатка знаний, а наоборот — от их избытка.

Он рассказал мне, что родители его умерли: отца нечаянно подстрелили, а мать свела в могилу болезнь рака. Это побудило меня рассказать ему о Катрионе, хотя поначалу я мысленно зарекался не делать этого. Он выслушал мою историю с сочувствием человека, который — так мне тогда показалось — перенес такую же потерю.

— Где, как вы думаете, она сейчас? — спросил он вдруг, когда я кончил свой рассказ. — «В мире» — как выразился бы ваш друг-священник? В раю? В аду?

— Ну, нет, — запротестовал я. — Я не могу поверить в то, что кого-нибудь можно низвергнуть в ад.

Это совершенно несправедливо. А Катриона... Нет, в это я поверить не могу.

— Но вам хотелось бы увидеть ее еще раз?

— На это у меня нет никакой надежды, — ответил я. — Я не верю в жизнь после смерти.

— Значит, преподобный Гиллеспи не сумел обратить вас в свою веру?

Я покраснел:

— Я ведь вам уже говорил. Я его едва знаю. Он никогда не беседовал со мной о вере.

— О, да я и не сомневаюсь. Они теперь тонко действуют. Но что же, даже ваше желание еще раз увидеть Катриону не может убедить вас в существовании другого мира?

Я отрицательно покачал головой.

— И все же, — тщательно подбирая слова, проговорил он, — все же я сомневаюсь в вашей правоте. Мы ведь с вами уже говорили о других реальностях. Со временем вы узнаете об этом больше. Ваша Катриона, может быть, не так далеко от вас, как вы думаете. — Он посмотрел чуть в сторону, как бы разглядывая нечто за моим плечом. — Кто знает? Что, если в этот самый момент она находится рядом е вами? Возможно, она никогда вас не покидала.

Я не удержался и посмотрел в направлении его взгляда. Там, разумеется, никого не было. Он тихонько рассмеялся:

— Мне давно пора идти, Эндрю. Сегодня мы с вами что-то совсем разболтались. Приходите завтра ко мне. У меня для вас есть кое-что новенькое.

* * *

Ночью я видел во сне Катриону. В этот раз она пришла не одна, рядом с ней стояла какая-то фигура. Мне почему-то показалось, что это был Ян, хотя лица его в темноте было не видно, да и фигура выглядела неотчетливо.

На следующее утро меня разбудил телефон. Это был Ян.

— Эндрю, извини за беспокойство. Ничего серьезного. Просто мне показалось, что вчера я оставил у тебя свой шарф. Посмотри, пожалуйста.

Я посмотрел везде, но не нашел.

— Не могу его найти, Ян, — сказал я. — Я помню, что ты в нем пришел. Может быть, ты все-таки прихватил его, когда уходил? После меня ты никуда не заходил?

— Нет, я отправился прямо домой. Никакого семинара у меня не было. Что ж, это странно. Если ты на него наткнешься, позвони. Ну, ты помнишь... такой полосатый — в красную, синюю и белую полоску.

— Ян... — Я замолчал. Я не вполне понимал, что именно хотел бы сказать.

— Что такое, Эндрю?

Я наконец осознал, какие слова чуть не сорвались с моего языка. Но я не смог произнести их.

— Ничего, — промямлил я. — Ничего, я перезвоню. Обещаю. Очень скоро.

Он попрощался, и я опять остался наедине со своими книгами. Или нет... Я вспомнил, о чем говорил Дункан накануне. Может быть, я, в конце концов, и не один.

В тот вечер, после занятий, Дункан опять разговорился. Он расспрашивал о моей семье, о жизни на Льюисе, затем опять вернулся к Катрионе — здесь он проявлял особый интерес. По его просьбе я показал ему несколько фотографий: после смерти Катрионы он был первым человеком, которому я показал ее снимки. Он их внимательно разглядывал, не произнося ни слова. Пальцы его мягкими круговыми движениями оглаживали каждую фотографию, при этом он что-то тихо шептал. Наконец он протянул их мне.