От заката до обеда - Екатерина Великина

Есть еще, правда, вариант «Бабушка ™», а именно: «подарить что-нибудь из того, что уже имеется в наличии, но проздравляемый об этом забыл». Думаете, невозможно? С учетом того, что папа у нас дома часа по три в день и не забывает только о расположении компутера и телевизора, я запросто могу подарить ему годовалого ребенка. То-то удивится. Шутка. Про ребенка папа ученый. И про холодильник. Но про все остальное меньше. А я тут на днях как раз замечательную салатную миску купила. Глубокая, блин, как Марианская впадина. В принципе если убедить Диму, что не в мисках счастье, то можно попробовать… Ох, и тут нет. Мы из-за нее на кассе погавкались, значит, запомнил.

И вообще, о каких подарках может идти речь, раз он, гад, из-за какого-то алюминия склочничает? Впрочем, и тут не проханже: во-первых, я ее все-таки купила, а во-вторых, она действительно на хрен не нужна. Ну зачем в хозяйстве впадины?

Засада.

А с другой стороны…

Дорогой мой муж, ты только представь если бы я тебя обогатила всей вышеперечисленной херней? Выгоду свою чуешь?

Ну, это ты не чуешь, потому что у тебя мыши нет… А вот если бы у тебя была мышь, ты бы мгновенно понял ценность моего бездействия.

Кроме того – обрати внимание, – ночь поздняя, а я, Катечкина, вместо того, чтобы сны про вампиров смотреть, сижу и голову ломаю… Все-таки я ведь старалась (шмыг)… Да и сидоровский галстук я видела… Лучше не получить мышь, чем получить этот галстук.

Впрочем, если ты все-таки хочешь грызуна…

P.S.

Да, молодые люди! Я вас поздравляю с наступающим праздником. И если вам в этот день ничего не подарят – не переживайте. Потому что могут ведь и подарить.

Всех благ!

Вообще-то химия хулюганов вещь вполне объяснимая: есть за что сказать «спасибо» нашим мамочкам, которые нас на «образ врага», что называется, с детства натаскивают.

Итак, свой восьмой класс я начала с поиска подходящего Негодяя.

Местные школьные вьюноши на роль мачо не тянули по причине повышенной затраханности. Какой уж там огонь в глазах, когда день начинается с контрольной, а заканчивается головомойкой по поводу параши за эту контрольную. В качестве проявления чувств – робкие взгляды в раздевалке, а в качестве свального греха – плюшевая дрянь на 8 Марта с приписочкой «Катя, я люблю тебя очень сильно. Вот». Но я не унывала. Надо сказать, что в четырнадцать лет логика у Катечкиной была железная: брюли – в ювелирке, булки – на елке, а мачо – в качалке. Посему за Негодяями я отправилась в ближайший спортивный клуб, прихватив с собой розовый турецкий костюмчик и подругу Лену Сидорову (на тот случай, если объектов окажется больше чем четыре штуки).

Что любопытно, один Негодяй действительно отыскался. Им оказался местный тренер Юрий Александрович Прохоренко, по кличке Юрик Конь.

Смерив нас с Сидоровой презрительным взглядом, Конь задал первый риторический вопрос:

– Вы зачем сюда, девочки, пришли? Заниматься или где?

И пока, почуявшая недоброе, я собиралась ответить «ошиблись дверью, дяденька», обосравшаяся от конского рельефа Сидорова выдавила «ага».

– Это очень хорошо, – констатировал Конь. – Значит, будем лепить из вас людей.

Должно быть, Сидорова была куда как ближе к человечине, потому что далее чем «50 раз пресс» дело не зашло.

А вот с таким висломышцым дерьмом, как я, Конь явно столкнулся впервые.

Он довольно долго разглядывал меня с разных сторон, бормотал многозначительно «м-да» и «хм-м» и наконец задал второй риторический вопрос.

– А приседать с весом ты пробовала? – спросил Юрик и сдвинул брови.

И хотя внутренний голос подсказывал мне, что последний раз я приседала в школьном нужнике, а с весом – дак вообще никогда не приседала, я незамедлительно ответила: «Конечно, пробовала, как вы могли подумать…»

Но как оказалось, несмотря на габариты, думать Конь все-таки умел. Потому что в качестве «веса», с которым требовалось приседать, мне выдали унизительнейший штырь от штанги с указанием «4 подхода по 12» и нетактичным присловьем «смотри не пукни» вместо стимула. Степени моего оскорбления хватило ровно на «13 по 12», после чего я продемонстрировала Коню длинный подростковый язык и скрылась в раздевалке.

Утро следующего дня было ударом, как для Катечкиной, так и для мамы с бабушкой и дедом: встать с кровати не было никакой возможности, а на шее (в том месте, где находилась штанга) появилось некрасивое лиловое пятно.

Энергия, накопленная родственниками на неделю, саккумулировалась вокруг моего предсмертного одра, и меня незамедлительно поперли к травматологу. Для пущей стремительности близкие вызвали таксомотор и напихались туда все целиком, существенно поправ мое искалеченное атлетикой тело. Думаю, таксист запомнил этот полосатый рейс надолго, потому что я вот до сих пор забыть не могу.

– Перелом основания позвоночника, – визжала бабушка.

– Ну, если не перелом, то уж наверняка трещина, – с надеждой всхлипывала мама.

– А все-таки ушиб, – меланхолично свидетельствовал дедушка.

К тому моменту, когда мы подъехали к травме, возбуждение домашних достигло апогея, и они чуть было не порвали врачишку, который, по неосмотрительности, сообщил им о том, что у «девочки просто синяк».

– Штатская дрянь, – резюмировал дедушка.

– Коновал-приготовишка – рыдала бабушка.

– Сейчас без денег никуда, – стенала мама, вышвыривая рецепты на зелень бриллиантовую в окно.

После посещения еще трех заведений, включая Склиф, родственники разочаровались в медицине окончательно и принялись штурмовать другие инстанции.

– Прокуратура? Позовите мне какого-нибудь прокурора! – было последнее из того, что я услышала, перед тем как заснуть.

Грустное (Мёбиус)

Когда жизнь напоминает ленту Мёбиуса, жить становится тошно. Чувствую себя пассажиром детской железной дороги. Заботливый папа привинтил рельсы к столу, расставил муляжи деревьев, склеил вокзал… Только вместо целлулоидного зайца в поезд зачем-то запихали меня. И никого не волнует, что я уже давно знаю маршрут наизусть. За синей елкой будет красный домик, а за домиком лес, а за лесом – озеро…

Глядя в темные окна домов и давясь растворимым кофе, я все думаю: а есть ли там кто-нибудь вообще? Есть ли жизнь за этим тюлевым великолепием, чем дышат эти облупившиеся форточки, на что светят засиженные мухами лампы?

Окна молчат.

До пятнадцати лет я предполагала, что меня везут по разным маршрутам. Бред. Просто чья-то рука переставляла декорации так, чтобы я не успела их запомнить.

В двадцать лет мне казалось, что я в любой момент могу сойти с поезда. Блажь. Потому что я так и не сошла.