Божьи дела - Семен Злотников

И вот мне опять пора было возвращаться в реальность с ее непридуманными кошмарами и безумием.

Получалось, всего на мгновение мне ослабили удушающую хватку на горле и позволили вдохнуть воздуха.

– Вы случайно не черт? – как-то полушутя поинтересовался я у моего лечащего врача.

– Я – не черт! – откликнулся Н., впрочем, кажется, не удивившись.

– И не ангел? – спросил я с надеждой.

Н. смотрел на меня, как, должно быть, примерный родитель смотрит на неразумное дитя: строго и вместе с тем снисходительно.

– Не ангел, не черт, – наконец, усмехнулся мой доктор, – не леший, не оборотень, не домовой…

– В таком случае – Бог? – оборвал я его.

– Не прочти я ваше «Спасение», – парировал он, – я бы решил, что вижу запуганную суевериями и мало просвещенную личность!

– Да что вам далась моя книга? – пробурчал я недовольно.

– Она обещает спасение! – произнес Н., отчего-то загадочно ухмыльнувшись.

– Книги еще никого не спасли от тысячи смертей! – решительно отмахнулся я и по памяти перечислил величайшие шедевры литературы, абсолютно бесполезные с точки зрения их практического применения.

– Эта книга спасет этот мир! – повторил он, как будто назло мне (и опять эта странная, раздражающая улыбочка на лице!).

«Эта книга спасет этот мир», – записал я в дневник сразу по окончании романа; готов поручиться, при этом я меньше всего думал о его спасении; скорее то был крик о свободе после стольких лет рабства; неконтролируемый взрыв; выражение счастья и всемогущества; синоним причастности к его тайнам, признания в любви…

«Он читал мой дневник!» – вдруг подумал я с ужасом.

От одной этой мысли меня зазнобило: никто в целом свете не знал о существовании старой потрепанной тетради, которой на протяжении жизни я вверял самое свое сокровенное.

Инстинктивно боясь оголиться, я прятался даже от Машеньки…

В голове было пусто, как в старом брошенном доме, из которого вынесли последние остатки мебели.

Обмякший, потухший и обессиленный, я полулежал на подушках и только мысленно вторил Аврааму из моего злополучного «Спасения»: «О, лучше бы мне не родиться!» и «Господи, почему я не умер до сих пор?»

Все, что я знал, понимал и любил в этой жизни, казалось, безвозвратно улетучилось; собственно, как и сама жизнь…

Какое-то время мы молчали.

– Искусство – не жизнь… оно только похоже на жизнь… – наконец выдавил я из себя.

– Сама жизнь на себя иногда не похожа! – небрежно, как мне показалось, откликнулся Н.

– Вы должны понимать, мой роман… – продолжил я, помолчав и снова собравшись с духом, – он… всего лишь роман… не более того…

– Литература, другими словами, – не жизнь! – поддакнул он и еще, как бы с приязнью, подмигнул.

– Всего лишь придумка… да, я все придумал… – повторил я дважды, как заклинание.

– Понятно, придумали, как же иначе! – воскликнул профессор, как будто нисколько не удивившись моему страшному признанию. – Подобно тому, как придумалась кем-то однажды и записалась веселая сказка про Сад с райскими яблоками, говорящей змеей и двумя несмышлеными человечками; или некто еще вдруг придумал страшилку про Ноя, построившего Ковчег, и Того, кто устроил потоп; или кто-то еще – леденящую душу историю про старика, жертвующего единственным и любимым сыном…

Между тем я терялся в догадках, как мой дневник оказался в его руках!..

– О троянской войне я узнал от Гомера, о греко-персидской – от Геродота, Древний Рим подарил мне Тацит! – процитировал он слово в слово мои записи двадцатилетней давности.

– Мой дневник… – произнес я, как мог безразлично.

– …Авраам не послушался Бога, – продолжал он, как будто не замечая моего состояния, – пожалел сына, искусил Творца, пренебрег вечной жизнью…

– Я уже говорил: я это придумал… – пробормотал я, холодея и пряча глаза.

– А вот мы и проверим! – неторопливо произнес Н., рассеянно поигрывая на свету турецким ножом с наборной рукояткой (я даже не видел, откуда он взялся!).

– Как, интересно, мы это проверим?.. – опять бесполезно и глупо переспросил я с замиранием сердца…

Мало того, что лечащий врач мгновенно откликнулся на просьбу отпустить меня из психиатрической лечебницы, он к тому же еще одарил меня модной демисезонной одеждой, мягкой велюровой шляпой мышиных тонов, удобной обувью и деньгами; ко всему предоставил свой «Мерседес» с персональным водителем.

В природе как будто смеркалось и дождь моросил.

На мокрых мраморных ступенях парадного подъезда в полном молчании толпились пациенты и персонал психиатрической клиники.

Однако же стоило мне появиться, как с разных сторон послышались голоса, призывавшие меня пожертвовать наконец своим личным во имя светлого будущего всего человечества.

– Провожаем всем миром, как на войну! – ободряюще улыбнулся доктор, заметив мою растерянность. – Ваш бессмертный роман, – произнес он лукаво, – сорвал с наших глаз пелену заблуждений! Наконец мы прозрели! – явно стебаясь, добавил он. – Они на вас смотрят с надеждой, – шепнул он с усмешкой, – как на спасителя, не меньше! Вы наш Авраам! – воскликнул он звучно. – Наш новый Авраам!

«Новый Авраам! Новый Авраам!» – разнеслось-распространилось по всей территории психиатрической лечебницы имени В.А. Гиляровского.

Прощаясь, профессор дружески привлек меня к груди и что-то (не сразу я понял, что нож!) быстро засунул во внутренний потайной карман пальто.

– До встречи в раю! – прошептал он вкрадчиво.

Садясь в «Мерседес», помню, я обещал Н. поскорее вернуть в долг взятые деньги и вещи.

– Ну, деньги и вещи нам ТАМ не сгодятся, Лев Константинович! – пообещал он…

На первом же светофоре я без объяснений выскользнул из машины и выбросил нож в бетонную урну для мусора; после чего, смешавшись с толпой, торопливо нырнул в ближайший подземный переход.

Едва ли я понимал, что делаю и куда бегу…

Спустившись в метро, я с трудом втиснулся в ближайший битком набитый вагон.

Я не видел погони и все же на следующей же станции предусмотрительно перебежал платформу и в последний момент запрыгнул в поезд, умчавший меня в противоположном направлении.

Еще какое-то время я наобум менял поезда и направления, поднимался наверх, кружил по улицам, рискованно перебегал через дорогу, ехал куда-то в автобусах, вылезал на остановках и опять петлял – пока наконец не обнаружил себя на кладбище среди могил, возле простого камня с выбитым по спирали именем отца и датами – рождения и кончины…