Воющие псы одиночества - Александра Маринина

Вечерняя Москва - это не ночная Москва, это совсем-совсемдругой город, и его Элеонора Николаевна Лозинцева тоже любила, уже за одно толюбила, что он совсем не был похож ни на город утренний, сонный и свежий, ни надневной, суетливый и бестолковый. В вечерней Москве не было бестолковости, вней все было расписано и четко, все слои двигались в понятном порядке и впрогнозируемом направлении. Из театров. Из ресторанов. В ночные клубы и казино.Со свиданий. В бордели. Из гостей. На тусовки, как богемные, так иполукриминальные. Дорога к дому матери шла по Чистопрудному бульвару, и иногда,под настроение, Аля позволяла себе припарковать машину возле метро и пройтисьот памятника Грибоедову до пруда, постоять минут десять, выкурить одну сигарету(дома она не курила, Андрей не выносил запаха табачного дыма) и вернуться кавтомобилю. Вечером здесь образуется особый мир, свой, непонятный и загадочный,мир наркоманов и тех, кто хочет быть на них похожими, мир молодых людей,которые сидят исключительно на спинках скамеек, поставив ноги на сиденья, мирдевушек с выбеленными лицами и вычерненными волосами и молодых людей, с деланоделовитым видом переходящих от одной компании к другой и создающих самим себеиллюзию занятости, нужности и вообще активности. Мир этот источал опасность, иесли в семь-восемь вечера эта опасность еле-еле витала в воздухе, то кдесяти-одиннадцати часам она сгущалась в атмосфере и становилась похожа накисель, сквозь который порой было трудно пройти. Нет, Аля знала, что ее здесьне убьют и даже не обидят, эта, чистопрудненская, тусовка не была агрессивной,она не обращала внимания на прохожих и никого не задевала, но все равноопасность висела и даже стояла, как низкий туман.

Наверное, именно так ощущаются вовне чужие неправедные мыслии чувства, когда носителей этих мыслей и чувств собирается много в одном месте.Может быть, Динка с ее обостренным нюхом тоже так чувствует свою тетку?

Але нравилось видеть и понимать, сколь многослойна Москва,сколь неоднозначна, как много самых разных, не похожих друг на друга и поройдаже почти не пересекающихся и не знающих друг о друге слоев и потоков в нейсосуществуют бок о бок. Разве почтенная мать семейства, вырастившая детей ипестующая внуков, живущая, например, в Черемушках и вливающаяся в потокидневной Москвы, курсирующие по маршрутам «дом - магазин - рынок - химчистка -дом», разве эта уважаемая мать семейства, после пяти вечера не выходящая издома, потому что нужно всех встретить, накормить, обогреть, обиходить иуложить, может знать о том мире, который возникает каждый вечер на Чистыхпрудах? Или о том странном и путающем мире глухих и глухонемых, оживающем ближек ночи на Комсомольской площади, у трех вокзалов? Или о том, какие чудовищныеразговоры и немыслимые с точки зрения здравого смысла лозунги с неофашистскимдушком можно услышать в Тимирязевском парке? Нет, никогда эта милая уютнаяженщина не узнает о тех мирах и тех потоках и не пересечется с ними, если,конечно, в них не попадет кто-то из ее близких.

Сегодня Элеонора останавливаться у Чистых прудов не стала,бросила привычный взгляд на пятачок возле метро, где обычно оставляла машину,но почувствовала, что нет настроения. Ей хотелось поскорее увидеться с мамой ипоговорить с ней о Динке. Зато на обратном пути она выберет маршрут подлиннее исможет полностью насладиться ночным городом, у которого совсем, совсем другойзапах. Запах богатства и неприкаянности, запах преступной любви и преступныхпомыслов. Запах обмана, который во что бы то ни стало надо постараться скрыть.Запах ненависти, которая как-то растворилась в дневных заботах и суете, атеперь, ночью, осталась единственной вибрирующей струной, звук которойразносится далеко-далеко. Запах, безысходного одиночества, которое так остроощущается именно ночью. А чем дальше от полуночи и ближе к рассвету, темощутимее становится самый страшный запах - запах смерти.

Аля любила эти метаморфозы, происходящие то ли с самимгородом, то ли с ее восприятием. Они делали ее жизнь насыщеннее, богаче,придавали ощущение нескучности и немонотонности. Если бы не они, этиспасительные метаморфозы, она бы, наверное, сошла с ума от однообразия. Вот ужепочти сорок лет она живет в большой и тягучей скуке, отдает себе в этом отчет ивсе эти годы старательно делает все, чтобы не поддаться, не увязнуть, невпасть… Она хватается за любой повод, за любое событие, которым можетрасцветить свою жизнь, но в глубине души понимает, что настоящей жизни инастоящих красок, настоящих звуков и запахов у нее не будет. Она отравлена.Отравлена почти сорок лет назад одним-единственным человеком. И ничто ее отэтой отравы не спасло, ни два замужества, ни более чем удачный и успешный сын, нидлительная жизнь за границей. Яд проник в кровь мгновенно и навсегда. И безэтого человека не будет в ее жизни ничего настоящего. И самого этого человекатоже не будет. Никогда.

* * *

В преддверии своего восьмидесятилетия Ольга ВасильевнаЛозинцева могла пожаловаться только на ноги, которые вот уже лет десять ееподводили. Болели почти постоянно, а иногда и хромота появлялась, так чтоприходилось пользоваться палкой. Во всем же прочем она была полностьюсохранной, прекрасно сама себя обслуживала и ни за что не соглашалась переехатьпосле смерти мужа ни к сыну, ни к дочери. Она ценила самостоятельность инезависимость, возможность смотреть телевизор до пяти утра и тишину в квартирев те часы, когда спала. И вообще Ольга Васильевна привыкла быть хозяйкой исамой себе, и своему обиталищу.

Она даже не любила, когда дети, навещая ее, открывали дверьсвоими ключами.

- Я дала вам ключи на тот случай, если со мной что-тослучится, - сердито выговаривала она. - А пока еще я на своих ногах и сама могуоткрыть дверь гостям.

Аля с любовью смотрела на мать, такую подтянутую иухоженную, с аккуратной прической и неизменными серьгами в ушах и кольцами,украшающими старческие, уже заметно искривленные пальцы. Просто невозможноповерить, что когда-то эта миниатюрная женщина весила без малого стокилограммов, постоянно боролась с одышкой и тахикардией, а на лице и ногах ееросли некрасивые черные волосы. Аля хорошо помнила те годы, когда мать лечиласьвсеми мыслимыми способами, и в России, и за границей, где служил отец, чтобыродить второго ребенка. Болезнь ее называлась сложно: синдром поликистозныхяичников, возникший после родов. В конце пятидесятых эту болезнь лечилигормонами, вызывающими ожирение, оволосение и прочие малоприятные последствия.Алю Ольга Васильевна родила в сорок восьмом году, вскоре после войны, а когдаЛозинцевы захотели второго ребенка, выяснилось, что мать больна. Лечение началив Германии, где в то время работал Николай Михайлович Лозинцев и где гормоныстали применять раньше, чем в СССР, потом продолжили уже дома.

И все это длилось десять лет.

И все эти десять лет маленькая Аля безумно жалела мать. Онатоже хотела, чтобы был еще один ребеночек, но хотела исключительно потому, чтооб этом мечтали родители, а она их любила и искренне желала, чтобы их мечтаисполнилась и они были счастливы, И еще она хотела, чтобы маме не нужно былобольше лечиться, потому что все эти бесконечные уколы приносили только однистрадания, мама стала толстой и некрасивой, у нее болели суставы, и оназадыхалась от малейшего физического усилия.