Ребенок - Евгения Кайдалова

В литературной студии (а размещалась она в старом здании университета и была таинственным подвальчиком с низкими сводами) выступала преподавательница с исторического факультета, идеально подпадавшая под определение «серая мышка»: маленькая и щупленькая, одетая вне моды и времени года во что-то блеклое и несуразное, с классическими очками на носу и волосами, явно боявшимися визитов к парикмахеру. Судя по всему, «мышка» была еще и бедна, как церковная крыса, но не придавала этому никакого значения. Она писала исторические хроники. В стихах. Она описала все Средневековье и все Возрождение. Когда «мышка» говорила перед выступлением, ее почти невозможно было расслышать, но когда она начала читать, ею невозможно было не заслушаться, как невозможно было и вспомнить, какое тысячелетие стоит на дворе. Если бы сразу после чтения меня спросили, где я провела сегодняшний вечер, я бы с чистой совестью ответила, что стояла во главе отряда крестоносцев под стенами Иерусалима.

Я вышла на свет – в блестящий столичный вечер, – продолжая скакать в потемках на коне и искать по городам и весям плененного британского короля Ричарда Львиное Сердце. Одновременно я чувствовала, что никогда не смогу покинуть университетские стены, вдохновляющие людей разрывать границы реальности и проживать сотни жизней взамен одной. А ведь я еще даже не была студенткой и не могла прочувствовать университетский дух сполна!

Вот тогда я всерьез и задалась вопросом о бесконечном великолепии жизни. А какой восхитительной она обещает стать через год, когда я поступлю! Я буду полноправной участницей студенческой жизни, на равных смогу обсуждать с друзьями по общежитию лекции и семинары и в полночь перед сдачей экзамена раскрывать зачетку и распахивать окно с криком: «Халява, приди!» Тогда же у меня наконец появится прочный фундамент для жизни в стенах МГУ, а не те птичьи права, которые непонятно как обеспечил мне Антон.

Неопределенность и лживость моего положения не то чтобы сильно мучили меня, но постоянно давали о себе знать, как незалеченные зубы на холоде. Обычно эти зубы начинало ломить, когда я звонила домой в Пятигорск с отчетом о своей жизни. Мама всегда обижалась на то, что я ничего не рассказываю о студенческих буднях, отделываясь общими фразами… Еще один приступ зубной боли всегда случался на почте, когда я получала присланные мамой деньги. Однажды в октябре, когда развеялся угар первых проведенных в Москве месяцев, я прикинула, какой процент от маминой зарплаты составляет материальная поддержка меня. Через час после этого, встретившись с Антоном, я тут же спросила: не знает ли он, где можно подработать?

Вопрос о подработке снял бы и другую проблему: что мне делать по утрам? Предполагалось, что я буду готовиться к поступлению, но, честное слово, я не представляла, как это делается. Я пыталась перечитывать учебники, но чувствовала, что знания сыплются в голову совершенно бессистемно. Тогда в расписании первого курса журфака я начала выискивать лекции, которые могли быть мне полезны, и стала ходить на них вольнослушателем. Но эффект оказался еще слабее: я была непривычна к лекционной системе обучения, когда преподаватель растекается мыслию по древу, а студенту приходится собирать эти мысли воедино. Я не понимала, когда и что записывать, терялась и отчаивалась. Единственным, как мне казалось, верным шагом на пути к подготовке была купленная на книжном развале брошюра под названием «Сто лучших экзаменационных сочинений». Каждое утро я старалась добросовестно заучивать по сочинению из этой брошюрки, не подозревая о том, что экзаменаторы опознают такие фальшивки по первой же паре строк.

Теперь я с вожделением думала о работе как способе занять утреннее время. Финансовый вопрос, как ни странно, не стоял для меня остро: я вполне укладывалась в скромный мамин бюджет. Новой одежды я не покупала, нося привезенное из дома, а на еде не то чтобы экономила… просто я была довольно неприхотлива и не отличалась аппетитом. При этом я не чувствовала себя в чем-то обделенной или выглядящей недостаточно хорошо: на моей фигуре прекрасно сидели самые примитивные и дешевые вещи, если они были в обтяжку. За все мои развлечения платил Антон, он же всегда угощал меня в студенческой столовой. Единственное, в чем я была слегка ущемлена, так это в возможности покупать все приглянувшиеся книги.

Антон заверил меня, что найти подработку не труднее, чем таракана в столовой, – надо только раскрыть глаза. Это действительно оказалось несложно: первое в жизни рабочее место было предложено мне буквально через пару дней после начала поисков; по иронии судьбы, таким местом оказалась университетская библиотека. Одна из девушек-вечерниц, не испытывавшая потребности в деньгах и работавшая только потому, что того требовали правила вечернего обучения, с радостью согласилась, чтобы я заменила ее на рабочем месте. Администрация закрыла глаза на то, что одна из сотрудниц вдруг резко изменила внешность (библиотеке фатально не хватало кадров), и меня отправили выдавать студентам книги в читальном зале.

Через пару недель я взвыла. Думая о работе, я как-то не представляла себе, что зарплата может быть такой несуразно маленькой. Деньги, которые я получила на руки, были даже не смешными – это просто не было деньгами. Сама же работа напоминала мне строки в учебнике истории об использовании детского труда на первых капиталистических мануфактурах. Я получала от студентов листочки (с обязательно неразборчивым почерком!) и бежала искать на полках книги под нужным шифром. Необходимые студиозусу книги непременно оказывались разбросанными по разным концам хранилища, и числом их было не менее пяти, а когда я, проклиная человеческую жажду знаний, дотаскивала эту ношу до стойки, заказчик меланхолически пролистывал том за томом, откладывал их в сторону и говорил: «Знаете, я, пожалуй, возьму вот это» – и указывал на самую тоненькую брошюрку. В такие минуты я вспоминала маму, мирно сидящую за своим столиком, в то время как читатели сами пасутся меж книжных полок, и думала о том, что бывают же на свете счастливые люди.

К тому же работа часто заканчивалась куда позже, чем начинались занятия в студии пантомимы, и через две недели я сбежала из библиотеки, которая когда-то казалась мне лучшим местом на земле. Сбежала я в направлении киоска с канцелярскими товарами – там искали продавца. На новом месте меня устраивало только то, что киоск находился все в тех же стенах МГУ и закрывался до четырех часов вечера, а стало быть, вторая половина дня была всецело моей. В остальном же новая служба вызывала во мне примерно то же чувство, что и остывшая овсянка в детском саду. Стоимость проданных мной товаров никогда не сходилась с количеством полученных денег, а проведенное за прилавком время никогда не сходилось с моими представлениями о достойном времяпрепровождении. (На мой взгляд, не существовало более тупого занятия, чем обмен мелких купюр на шариковые ручки и блокноты.) Более или менее неплохую зарплату я не могла отнести к плюсам: столькими часами убитого времени мне приходилось за нее расплачиваться. Ровно через месяц, когда потерянное время было в итоге оплачено, я выскочила из киоска, как белка из колеса.

Следующий этап трудового пути оставил у меня относительно светлые воспоминания. Через своих знакомых по общежитию я выяснила, что некоему студенту-москвичу, всерьез ушедшему в бизнес, но не имеющему своего офиса, требуется некто вроде мальчика на побегушках: набрать на компьютере текст; сбегать на почту и, отстояв очередь, отправить факс; обзвонить каких-нибудь людей и назначить встречи… Немного побыв в роли мальчика, я сделала вывод, что новая работа не добавляет в мою жизнь ложку дегтя, скорее, служит хорошей основой для меда. Рабочие часы не приходилось отсиживать – время, проведенное за делами, зависело лишь от скорости выполнения дел… К тому же я с интересом училась работать на компьютере, с которым доселе была знакома лишь по голливудским фильмам. К середине декабря я позвонила домой и гордо сообщила маме, что мое денежное содержание можно значительно урезать – мне повысили стипендию.