Ребенок - Евгения Кайдалова

Дома, свернувшись на кровати и сделав из настольной лампы подобие бра, я прочла первое стихотворение из «ангельской» книги:

Со мной так резок ветер, снег так сух

И ночь так холодна, что первый встречный,

Казалось бы, уж должен быть теплей…

Вот он идет, он теплоте своей

Единственный, угрюмый, верный сторож.

Я прикрыла книгу и одновременно прикрыла глаза, переполняясь удивительно теплым, светлым и радостным чувством. Ничто так не прекрасно, как собственная удача и благополучие на фоне несчастий другого человека. Моя весна на фоне его морозов. В эту минуту я по-настоящему любила этого автора-ангела с обвисшими крыльями: только он помог мне до конца оценить, как прекрасен мой собственный жребий. А ведь все еще только начинается!

К моменту возвращения Антона я знала центр Москвы едва ли не лучше его.

– Ну, ты даешь! – искренне восхищался он, когда я без умолку рассказывала ему о ставших моими любимыми маршрутах. – Это ж надо столько обойти! У тебя не ноги, а вечный двигатель.

– А сердце – пламенный мотор! – согласилась я, прижимаясь к нему покрепче. Я была безумно счастлива его возвращению и буквально парила рядом, обнимая его согнутую в локте руку, когда мы шли по общежитским коридорам и лестницам.

Антону явно было не трудно нести меня буквально на руках – мускулов у него, похоже, еще прибавилось. И вообще, он выглядел так, что плакаты с его изображением было впору развешивать в школах под лозунгом: «Дети, пейте морковный сок!»

Он постучался утром, часов в десять, когда я только умывалась, и я открыла дверь растрепанная, в халате, наскоро возя по лицу полотенцем и думая, что мне предстоит встреча с комендантшей. И увидела перед собой букет, бутылку шампанского и коробку конфет. И вместо того чтобы воскликнуть «Ну, с возвращением!», мне захотелось мгновенно вскочить на кровать и прыгать на ней от счастья до тех пор, пока не откажут ноги.

Я молча впустила Антона и молча обняла, не смущаясь тем, что проявляю инициативу. Я не могла не обнять его так же, как не могла бы не сказать при встрече «Здравствуйте!» кому-нибудь другому.

– А ты отлично выглядишь! – пропел Антон своим «кошачьим» голосом. Мне показалось, что он это почти промурлыкал.

– В этом? – Я расхохоталась, разводя полы своего халата.

– Можешь снять – будешь выглядеть еще лучше.

Я смеялась, опуская лицо.

Мы выпили по полстакана шампанского за его возвращение, и Антон предложил сходить позавтракать. В столовой, где было на редкость пустынно и нам никто не мог помешать, он достал толстенную стопку фотографий и принялся рассказывать о своем походе. Я шумно восторгалась божественно-суровым Ладожским озером, восхищенно качала головой, слушая о ночевках под грозовым небом на каменных островках, завистливо вздыхала, узнавая о том, насколько сроднились все участники похода от совместно пережитых тревог, и чувствовала только одно: счастливое успокоение. Я больше не была одна на чужой планете – за мной вернулся родной космический корабль. Вернее, за мной наконец-то пришел папа и забрал меня домой из детского сада.

У меня по-прежнему не было в Москве никого, кроме Антона (чемодан был уже распакован и не мог претендовать на статус друга). В общежитии летом пустынно, а больше мне негде было заводить знакомства. Да я и не очень к этому стремилась, я ждала, когда вернется Антон и возьмет мою жизнь в свои руки.

И он вернулся. Почти одновременно с его возвращением закончился август, и я вдруг обнаружила себя отплясывающей на дискотеке в честь первого сентября – Дня первокурсника. А затем я обнаружила себя очумело хохочущей и проливающей портвейн из рюмки прямо на рубашку Антона, на коленях у которого я в тот момент сидела: мы отмечали начало учебного года у кого-то из Антоновых однокурсников, и студенческая келейка наподобие моей вмещала ни много ни мало пятнадцать человек. Стены вокруг ходили ходуном и мешали жидкостям в бокалах удерживать равновесие.

Я влилась в студенческую жизнь так легко, словно действительно была ее частью. Дом-муравейник умел наделить каждого от своих щедрот: едва начиналась вторая половина дня, как возникали все мыслимые и немыслимые варианты времяпрепровождения. Часам к четырем, после занятий, ко мне всегда приходил Антон. Мы вместе пили чай, иногда вместе жарили на замызганной кухне картошку (благодаря замачиванию уже нарезанных ломтиков в воде и возникающей вследствие этого чрезвычайно вкусной корочке отсутствие мяса в приготовленном блюде было почти не заметно). Затем мы вместе шли в студию пантомимы. Антону было свойственно какое-то поистине античное уважение к человеческому телу, и он использовал любые средства, чтобы еще чуть-чуть усовершенствовать свое физическое великолепие. А я была счастлива тому, что занимаюсь самосовершенствованием бок о бок с ним.

Коллектив в студии подобрался душевный. Руководитель покуривал травку и в результате придумывал такие пантомимические сцены, что они неизбежно получали Гран-при на всех мыслимых и немыслимых конкурсах. Секрет (как объяснял мне Антон) состоял в том, что при забивании косяка время для человека сильно растягивается, и движения актеров, наблюдаемые руководителем, становятся невыносимо медленными. Стремясь подогнать их под «нормальный» (по его мнению) ритм, он добивается от людей настоящих чудес владения своим телом. При том что руководитель считал такие телодвижения само собой разумеющимися, а члены жюри считали их просто невыполнимыми, актеры выполняли их, не задаваясь вопросом о выполняемости, загипнотизированные своим гуру и его силой внутреннего видения. Придя в студию и проникнувшись ее духом, я поняла, что люблю чудеса, и с удовольствием позволила себя загипнотизировать вместе с остальными.

На пантомиму уходили вторник и пятница. В остальные дни мы редко проводили время до ужина вместе: Антон занимался своим ушу, а я убегала на курсы английского в первый гуманитарный корпус. Уже за первую неделю учебы я поняла, что нежно люблю этот казавшийся мне в школе изуверски сложным язык – учебы на курсах, строго говоря, не было никакой. Преподаватель, студент-старшекурсник, успевший утомиться от грамматики, фонетики и морфологии, вместе взятых, не задавал нам бестактных вопросов о том, чем время Past Indefinite отличается от времени Present Perfect. Взамен он дал каждому из нас английское имя (я стала Гвендолин в честь героини популярного тогда эротического фильма) и призвал отныне чувствовать себя лордами и леди. Мы должны были вести светские беседы на тему «Мой замок и его окрестности», «Моя последняя поездка в Европу» или «Званый ужин у графа Д.». Вся прелесть таких бесед заключалась в том, что их не возбранялось частично вести по-русски (чтобы мы не чувствовали языкового барьера). В конце занятий наш наставник Володя (сэр Волтер) обычно зачитывал нам анекдоты из сборника американского военного юмора и щедро комментировал неуставную лексику.

Около семи мы снова встречались с Антоном. Для меня это была самая волнующая, но и самая грустная часть дня: после чая с бутербродами он обычно уезжал домой – заниматься. Конечно, я оставалась не одна: теперь вокруг меня вовсю жила студенческая братия, и всегда нашелся бы человек, вместе с кем я могла бы посидеть, послушать музыку, поболтать по душам, сбегать на дискотеку в один из громадных университетских холлов или спуститься в кинозал, которым становилась вечерами одна из поточных аудиторий. Могло случиться и так, что потом я ввалилась бы обратно в комнату полумертвая от веселья, маша на прощание рукой каким-то новым знакомым, однако… Однако, ложась в постель, я снова чувствовала, что папа оставил меня на ночь в суточной группе детского сада.