Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса - Филиппа Грегори

— Это все вы, Йорки! Снова ваша семейка! Эдмунд де ла Поль куда-то исчез! Твой драгоценный кузен в центре заговора! На каждом углу рисуют белую розу! Они снова объединились против меня — и твои бесчисленные родичи с вашим распроклятым обаянием и верностью семье, и ваши слуги, и все те, кто вас поддерживает, и ваша магия… Одному Богу известно, какие еще силы действуют в вашу пользу! И одному Богу известно, почему все так поддерживают этого мальчишку. Он утратил всю свою внешнюю привлекательность, его так избили, что он стал почти безобразным — уж об этом-то я позаботился. И пресловутого обаяния Йорков он тоже лишился — он даже улыбаться не может, поскольку ему выбили все передние зубы. У него нет ни гроша, он лишился даже своей роскошной броши с рубином. У меня в руках его молодая жена, но он по-прежнему на коне, а они, точно послушное стадо, готовы идти за ним куда угодно! Они по-прежнему за него горой, и он по-прежнему угрожает мне! Сейчас он находится в Тауэре, под замком, без друзей — если не считать тех подонков, которых я сам к нему подсылаю, — и все же он ухитрился собрать целую толпу последователей, он готовится пойти на меня войной, и я, разумеется, вынужден защищаться. Я вынужден защищать тебя и наших сыновей!

Напор его бешеного гнева был столь силен, что я бессильно осела в кресло; да в эту минуту я могла бы и на колени перед ним опуститься!

— Милорд…

— Не смей говорить со мной о нем! — в ярости воскликнул Генрих. — Он сам подписал себе смертный приговор! Теперь мне остается только отдать приказ о его казни. Где бы он ни оказался, какое бы обличье ни принял, каким бы именем ни назвался, люди всюду его находят и тут же встают в ряды его последователей! Они верят в него, они хотят видеть его королем Англии!

— Никаких заговоров он не устраивал! — решительно заявила я. — Ты же сказал, что сам плел против него заговор. Ни он, ни Тедди ни в чем не виноваты! Ты сам приказал своим людям втравить их обоих в историю с заговором и побегом. А они всего лишь согласились с предложенным тобой планом.

— Он угрожает мне уже одним тем, что дышит, — подозрительно ровным тоном возразил Генрих. — В его изуродованной улыбке таится моя погибель. Даже в тюрьме, с разбитым лицом он кажется всем красавцем-принцем! Нет, теперь ему остается только умереть!

Генрих собрал лордов на совет, и они выслушали обвинение в предательстве, предъявленное Тедди. Теперь они стали называть моего кузена «Эдвард, именующий себя Уориком», словно и у него больше не было истинного имени. А «этого мальчишку» они называли Перкином Уорбеком. Вместе с их именами были перечислены также десятки имен других предателей. Совет лордов, встревоженный, до смерти перепуганный, проявил полную покорность королю и приказал шерифам выбрать присяжных из жителей Лондона, которые и должны были выслушать показания свидетелей и избрать меру наказания.

Леди Кэтрин пришла ко мне, держа в руках кружева, но ее лицо было белее этих кружев. Она плела кружева, чтобы обшить ими мужской воротник, и блестящие коклюшки так и дрожали в ее пальцах.

Она опустилась передо мной на колени, медленно сняла с себя головной убор, и ее блестящие темные волосы волной рассыпались по плечам. Склонив голову почти к самым моим ногам, она, задыхаясь, промолвила:

— Ваша милость, я умоляю о милосердии!

Я посмотрела на ее темную склоненную головку и с сожалением сказала:

— Увы, тут я совершенно бессильна.

— Будьте же милосердны к моему мужу!

Я покачала головой, наклонилась и ласково коснулась ее плеча.

— Но я действительно не имею почти никакой власти при дворе Тюдора. Собственно, я надеялась, что вы сами поговорите с королем и попросите за них обоих.

— Он обещал мне, — еле слышно прошептала она. — Еще летом! Он обещал, что сохранит ему жизнь. И вот теперь мой муж должен предстать перед судом!

Я не стала лгать ей и уверять несчастную, что суд, возможно, и не вынесет ему смертного приговора, что показания свидетелей вполне могут оказаться не столь очевидными.

— А вы не могли бы попытаться убедить короля, чтобы он отменил суд? — спросила я. — Ведь раньше вам это как будто удавалось? Может быть, вы сумеете найти в себе силы и соответствующим образом ему улыбнуться? Может быть, вам удастся воспрепятствовать тому… чего он так хочет?

Ее темные глаза метнулись навстречу моему взгляду. Она долго смотрела на меня, и я видела, что она сознает иронию судьбы — ведь, собственно, я сама призывала ее соблазнить моего мужа, чтобы спасти «этого мальчишку». Впрочем, мы обе отлично понимали, как много «этот мальчишка» для нас значит.

— Я честно выполнила свою часть сделки, когда летом он пообещал мне, что мой муж будет в полной безопасности, — сказала Кэтрин Хантли. — Он даже сказал, что если мой муж будет вести себя тихо, то позднее его, возможно, даже выпустят на свободу. Взамен мне пришлось уступить его милости. Я дала ему то, чего он добивался. И у меня больше ничего не осталось, чтобы заключить с ним новую сделку.

Я откинула голову назад и на минутку закрыла глаза. Я чувствовала себя неимоверно усталой. Да, я безумно устала и от этих королей, и от тех бесчестных сделок, которые они заключают, и от женщин, которые вынуждены заключать с ними эти сделки и искать все новые способы умилостивить и ублажить своих властелинов.

— Вы хотите сказать, что утратили свое влияние на короля? — спросила я.

Она кивнула, глядя мне прямо в глаза и признавая свой позор.

— Мне больше нечем его соблазнить, — честно призналась она; затем немного помолчала и вдруг стала извиняться передо мной: — Простите меня! Но этим летом я готова была сделать все, что угодно, когда мне сказали, что мой муж в тюрьме и его избивают. Мне нечего было предложить королю, кроме себя самой.

Я вздохнула.

— Хорошо, я поговорю с ним, — пообещала я. — Только ведь и мне тоже больше нечего ему предложить.

* * *

Я послала своего дворецкого испросить аудиенции у короля, и вскоре меня провели в его личные покои. Моя свекровь, разумеется, как всегда, стояла за спинкой его высокого кресла и даже не пошевелилась, когда я вошла. Слуга подал мне стул, и я села за стол лицом к Генриху, но по другую сторону темной полированной столешницы, а его мать продолжала стоять у него за спиной, точно часовой, охранявший его ото всего мира.

— Мы знаем, зачем ты пришла, — бросила она мне. — Но сделать ничего нельзя.

Я, не обращая на нее внимания, посмотрела на своего мужа и мягко сказала:

— Милорд, я пришла не молить о помиловании этих молодых людей. Я пришла из опасения, что вы вовлекаете нас в беду.

Генрих тут же насторожился. Этому человеку всюду и всегда мерещилась грозящая опасность.

— Мы и так уже попали в беду! — воскликнул он. — Опасность будет грозить нам каждый день, пока жив этот мальчишка.