Спасти огонь - Гильермо Арриага

Пахло мочой и экскрементами. Многие из этих людей ночевали перед воротами тюрьмы и устроили импровизированные уборные в синих пластиковых бочках. Вонь стояла невыносимая. Они посмотрели на нас искоса. Мы, вероятно, выглядели пугающе. Двое амбалов в костюмах, высоченная, выше любого из них, женщина и косматый бородатый тип. Сквозь толпу мы прошли к воротам. Их охраняла федеральная полиция. Такие же большие и крепкие мужики, как Рокко и Родриго. Видимо, на потенциальный штурм послали элиту.

«Что вам нужно?» — спросил один полицейский. «Убедиться, что с другом этой сеньоры все в порядке», — ответил Рокко. Слово «друг» ясно выдавало истинную природу моих отношений с Хосе Куаутемоком. «Вот последние списки погибших и раненых», — сказал он и кивнул на прикрепленный к стенке листик. На нем фломастером были нацарапаны клички жертв: Блоха, Плюгавый, Пузан, Утка, Шкода, Чанок, Медведь. Изредка фигурировали и фамилии Тамаль Сантибаньес, Картоха Санчес. Всего четырнадцать человек, из которых восемь — убитые. Я испытала облегчение, не увидев прозвищ, под которыми был известен Хосе Куаутемок: Блондин, Бугай, Викинг.

«Я хотела бы поговорить с моим другом», — сказала я полицейскому. Он обернулся на меня. В его взгляде сквозило бесконечное презрение. «Что-нибудь еще, сеньора?» — издевательски спросил он. «Нет, больше ничего», — ответила я твердо. Полицейский переглянулся с товарищем и хитро усмехнулся. «Так заходите, позовите», — сказал он и отошел от двери. Я заглянула внутрь: за турникетами и колючей проволокой творилось неописуемое. Десятки заключенных в масках из футболок дежурили во дворах. Горели костры. Матрасы и парты из аудиторий пустили на баррикады. Я видела все это по телевизору и в интернете. А теперь жестокая сущность бунта трепетала прямо передо мной.

«А никого попросить нельзя, чтобы сбегал за моим другом?» — наивно спросила я. Полицейский расхохотался. Хулиан обалдело воззрился на меня. Просьба была совершенно дикая, учитывая обстоятельства. «Сеньора беспокоится за нашего друга», — извиняющимся тоном сказал Хулиан. Слово «наш» несколько сгладило четкий намек на любовника в слове «мой». «У всех, кто вон там толпится, тоже внутри родичи, и никто сюда со всякой фигней не лезет», — отрезал полицейский. «Если сеньора не готова зайти и сама найти своего жениха, тогда не мешайтесь и отойдите к остальным».

Рокко отвел меня в сторону: «Марина, вашего знакомого, — он избегал слова «друг», — нет в списках погибших. Прошу вас, давайте уйдем». Делать там и вправду больше было нечего. Я могла бы проторчать под стенами тюрьмы еще неделю и, может, вызнала бы какие-то крупицы информации о Хосе Куаутемоке. Я нафантазировала себе, что кто-то вызовет его ко мне на разговор. Даже если этот кто-то найдется, нет никаких гарантий, что Хосе Куаутемок захочет со мной говорить.

Мы снова прошли сквозь толпу родственников, ряды спецназовцев и ударные группы. Далекая галактика отчуждения и насилия. Конные полицейские смотрели на нас свысока, как на отвратительных вонючих тварей. Мы представляли из себя аномалию, чистую эксцентрику.

Адриану не удалось припарковаться поблизости, и нам пришлось долго до него идти. Рокко не хотел опять появляться перед фасадом тюрьмы и повел нас переулками. По дороге мы набрели на кафешку с сэндвичами. Ели мы давным-давно, и я пригласила всех пообедать. За едой расспросила Рокко и Родриго: «Вы говорили, что в первый день людей, якобы протестующих, согнали специально? Кто мог это сделать?» Они переглянулись. Видимо, не хотели говорить в присутствии Хулиана. «Здесь все свои», — подбодрила я их. Мне хотелось узнать, разделяют ли они версию Хулиана относительно Моралеса или, вследствие долгого участия в борьбе против наркотрафика, подозревают кого-то еще. «Я думаю, — робко сказал Родриго, — что за всем этим стоят гринго». Такого я не ожидала. «Почему ты так думаешь?» Родриго посмотрел на Рокко, своего босса, ища одобрения. Рокко кивнул. «Гринго любят устраивать суматоху, когда на носу президентские выборы. Если страна впадает в беспорядки и анархию, им легче сказать, мол, Мексика — это крысят-ник, нужно их в чувство привести. Могу поспорить: они дали денег на покупку оружия для зэков, и пацаны эти, которые ниоткуда нарисовались, тоже проплачены американским посольством». Не такая уж безумная мысль. Рокко и Родриго обучались у военных, которые, в свою очередь, учились в Школе Америк[31] и многое знали про способы дестабилизации неугодных американцам правительств. Именно так, например, раскачали социалистическое правительство Сальвадора Альенде.

Мне было интересно, что ответит Хулиан. Его теория о мести Моралеса была совершенно противоположна версии Рокко и Родриго. Он не собирался сдаваться и задал Родриго вопрос: «А зачем провоцировать конфликт именно в тюрьмах, а не, к примеру, в профсоюзах или университетах?» Родриго улыбнулся: «Этой страной заправляют преступники. Если нажать на преступность, пошатнется власть. И гринго смогут удить рыбку в мутной водице».

Да уж, если версия Хулиана показалась мне невероятной, то версия Рокко и Родриго просто вынесла мозг. Они рассказали, что во многих военных операциях, в которых им довелось участвовать, действовали агенты американской разведки, причем с обеих сторон войны с наркотрафиком. И уже не впервые ЦРУ использовало в своих целях тюремные бунты.

Вот так Хулиан и двое бывших военных проводили мне ускоренный курс избавления от наивняка. Я раньше и представить себе не могла всех этих извращенных хитросплетений. От интриг жаждущих мести политиков до зловещих операций, подпольно проводимых американскими агентами. Мир разворачивался перед моими глазами как объект тихой и искусной борьбы в интересах темных сил.

Педро позвонил узнать, как дела. «Мои люди берегут тебя, а ты, пожалуйста, береги их, — попросил он. — Надеюсь, вы как можно скорее оттуда уедете». Глубоко во мне — на беду или на пользу — засело чувство вины. Участвовать в протестах меня толкала не только любовь, но и это чувство. Я ощущала вину за то, что бросила любимого мужчину, вину, что мне не хватило смелости встать у дверей тюрьмы и не двигаться оттуда, вину, что я заперта в буржуазной реальности, насквозь фальшивой, как декорации к сериалу. Вину, что предала себя. Сложносочиненная католическая вина изъедала меня, если я не уделяла достаточно внимания Хосе Куаутемоку, а потом хлестала по щекам за то, что я забывала про семью. Я была марионеткой вины. Виноватой бунтаркой.

И не давала мне уйти от тюрьмы тоже вина. В своих романтических фантазиях я была убеждена, что Хосе Куаутемок каким-то образом догадается, что я приходила, была близко к нему. Может,