Россия и ее империя. 1450–1801 - Нэнси Шилдс Коллманн

жестокости помещиков, так и судебного преследования. Большинство владельцев крепостных прибегали к принуждению, но не совершали убийств – в их интересах было сохранять для себя рабочую силу.

Как полагает Виртшафтер, высокая социальная динамика XVIII века имела и обратную сторону: еще большее распространение крепостничества и фактическое сохранение рабства в форме долговой кабалы. Крепостными фактически владели не одни только дворяне, по закону имевшие на это исключительное право: предприимчивые крепостные сами покупали крепостных при посредничестве дворян, дворяне же сдавали своих слуг внаем другим владельцам поместий. Александр Каменский выявил несколько случаев в Бежецке (начало XVIII века), когда посадские пытались с помощью властей вернуть своих беглых крепостных, приобретенных у местных дворян. О масштабе проблемы говорит тот факт, что Жалованная грамота дворянству прямо отказывала недворянам в праве собственности на крепостных. Впадая в бедность, люди оказывались в долговой кабале, как и в московский период. Сироты, незаконнорожденные дети, солдатские жены, обедневшие крестьяне – все они могли оказаться в зависимости от тех, кто имел возможность их содержать: дворян, государственных крестьян, разночинцев, купцов, горожан. Это фактическое рабство оставалось незамеченным.

РАЗЛИЧИЯ В ПОЛОЖЕНИИ КРЕПОСТНЫХ

Безусловно, крепостничество было позором с нравственной точки зрения и источником страданий для более чем половины населения страны. Но, как считают исследователи, в данном случае важно не упрощать картину слишком. Разумеется, в зависимости этого рода не было ничего хорошего – крепостные спасались бегством, оказывали сопротивление – пассивное, а порой и насильственное. Положение крепостных было весьма различным, как и формальный статус крестьян (государственные, экономические, императорские). Крепостничество принимало разные формы в зависимости от региональных особенностей, и поэтому историки делают акцент на его разнообразии и изменчивости. По мнению Стивена Хока, это была «не система, а сильно варьировавшийся набор практик», по мнению Трейси Деннисон – «свод самых общих правил, в рамках которых можно было прибегать к самым разным практикам управления поместьем». Дэвид Мун приходит к выводу, что крепостничество позволило «достичь баланса, хотя и неудовлетворительного, между принуждением и эксплуатацией крестьян правящей группировкой», что, в свою очередь, «обеспечило приемлемое существование» для крестьян. Деннисон соглашается с этим: крепостничество, по ее утверждению, породило «более открытое и динамичное общество, чем принято считать». На взгляд Алессандро Станциани, в России вообще не было крепостного права – по крайней мере, оно не вводилось официально. Он утверждает, что государство было озабочено в основном определением прав собственности для целей налогообложения и созданием соответствующих кадастров, и хотя в процессе этого крестьяне оказались прикреплены к земле, их повинности никогда не устанавливались и не регулировались законом. Эта точка зрения, провокационная сама по себе, перекликается с тем, что пишут другие: «мир, созданный крестьянами» (говоря словами Дэвида Муна) в России раннего Нового времени отличался разнообразием и был полон непредсказуемых возможностей для крестьян.

Разумеется, на всех крестьян накладывалось ощутимое ограничение, связанное с финансовыми обязательствами перед общиной; кроме того, помещик имел право покупать, продавать и переселять крестьян. Но внутри этих рамок крестьяне старались заполучить контроль над ситуацией. Стивен Хок и другие продемонстрировали (см. главу 10), что общины постоянно стремились не допустить вмешательства хозяйских управляющих в свои дела. Власть общины была суровой и во многом представляла собой тираническое господство старших над младшими, мужчин – над женщинами. Однако наряду с этим община помогала своим членам в трудные времена, а на собраниях отдельные общинники и семьи могли принять участие в обсуждении судьбоносных для себя вопросов. Более того, крестьяне и общинное руководство могли выкроить для себя сферы, где их предприимчивость и решимость находили наилучшее применение. Трейси Деннисон на примере крепостных из имений Шереметевых показывает, как крестьяне учились работать с учетом ограничений, накладываемых помещиками, и обходить эти ограничения. Шереметевы, владевшие поместьями по всей стране, создали административную систему, снабженную «прозрачными» и надежными механизмами, которые позволяли крестьянам покупать землю, основывать свое дело, нанимать работников и даже обогащаться. Конечно, достижение намеченных целей сдерживалось и осложнялось общегосударственным порядком, покоившимся на крепостничестве и рекрутчине, а также требованиями помещиков и их управляющих: приходилось тратить время на изобретение различных уловок, выделять большие средства на подкуп. Успеху всегда сопутствовало беспокойство по поводу того, что плоды трудов может присвоить помещик или государство. И все же многим крестьянам удавалось найти сферу применения своих усилий.

В целом за столетие уровень жизни крестьян вырос. По данным Иэна Бленчарда, с 1720-х годов по 1788-й душевой доход в Российской империи достиг размеров, непредставимых в петровское время: с 1720 по 1762 год он увеличился на 70 %, с 1762-го по 1802-й – еще на 70 %, несмотря на сельскохозяйственные кризисы в последние десятилетия века. Этот подъем был обусловлен так называемой «аграрной революцией» XVIII века: изменились не только методы обработки земли, но также физическое состояние почв и орудия производства. Россия продвигалась в более плодородные лесостепные и черноземные области, росло валовое производство зерна, мяса и овощей. Опираясь на статистику 1788 года, Бленчард отмечает, что в центре – зоне смешанных лесов – было сосредоточено 40 % всей пахотной земли, однако они давали лишь треть урожая зерна в масштабах страны; на черноземные области также приходилось 40 % пахотной земли, и они приносили половину урожая; сравнительно небольшая по площади Левобережная Украина давала оставшиеся 20 %.

В среднем треть урожая уходила на обеспечение крестьян хлебом, остальное шло на прокорм скота и на винокурение. Примерно 40 % зерна уходило на экспорт; сначала оно вывозилось преимущественно через Ригу, которую к концу столетия сменили в этой роли черноморские порты. Если в Европе хлеб утвердился в качестве основного продукта питания сельских жителей с XVI века, то в России картина была иной: крестьяне получали с хлебом 3,1 % необходимых им калорий, остальное давали овощи, фрукты, мед, рыба, говядина, баранина и молочные продукты. Британский путешественник Уильям Кокс отмечал, что в распоряжении русских крестьян есть «много здоровой пищи». В 1780-е годы из-за экономических трудностей рацион крестьянина сделался менее разнообразным, но мясо по-прежнему было его частью.

Расширение сети рек и каналов облегчило перевозку товаров. Едва ли не каждый крестьянин держал огород; на севере ловили рыбу, собирали мед и ягоды, которые шли не только на крестьянский стол, но и на рынок. На южных равнинах, от Новороссии до Башкирии, паслись большие стада крупного рогатого скота и овец (на востоке, в местах проживания ногайцев и калмыков, – также кони). Ежегодно на север по Волге, Дону и дорогам на территории современных Украины и Беларуси отправляли более миллиона голов скота, благодаря чему по всему пути следования не было недостатка в мясе. В украинских и прибалтийских землях эти