Казачий алтарь - Владимир Павлович Бутенко

— Реши-ил, маманюшка!

— Тебе за это — премия, — улыбнулась Лидия и положила на стол губную гармошку, припорошённую искорками снега. От изумления Федюнька округлил свои черносливины, схватил её и тщательно обтёр об живот. На сукне рубашки осталась влажная полоска, а чудо-инструмент зеркально заблестел никелем. У пострела уже была, да сломалась «губнушка», раздобытая ещё дедушкой Степаном. И теперь, попробовав несколько раз, он воспроизвёл вполне узнаваемо мелодию «Катюши».

— Молодец, — похвалила мать. — Только так... Сперва уроки, а потом гармошка.

— А откуда она? Ой, голосистая. Только дырки здоровые, а губы маленькие. Надо примениться[69]. Вот такое дело... А можно я в клуб её возьму?

— Нет! Из дома не выноси. Никому не показывай!

В клубе, несмотря на холодину, народу собралось изрядно. Потрескивающая дровами грубка только стены абы-абы согрела. Но густо надышали. Стеснились на широких, без спинок, лавках. Пахнет овчиной, свежеподжаренными тыквенными семечками, душком нафталина. Заждавшись, бабы вяжут разговоры, казаки встревают с шуточками. А пацаны — в кинобудке. Стоят, ждут команды дяди Миши Ляцкого, чтоб немедленно её исполнить. Невысокий, важный парень угрюм. Движок запустить на морозе не смог, и приходится обойтись немым фильмом. То и дело грея руки дыханием, он тщательно вкладывает ленту в аппарат, протягивает её по роликам и закрепляет. Свеча на подоконничке уже коптит. В зале пошумливают. Наконец, киномеханик приказывает крутить ручку динамо-машины, укреплённой на столе. Яркий луч спроецировался на торцевую белёную стену. В зале спешно задули под потолком «летучую мышь». Только на потолке остался красный отблеск печи. И тут же дядя Михаил начинает работать своей лентопротяжной ручкой. На экране замелькали какие-то крючочки, затем пошли затемнённые кадры, вот и первые слова, фамилии артистов и, наконец, кукольно шатучая походка комедианта...

Тем временем Лидия, Таисия и Степанида Сляднева, выйдя из зала, решительно шагали по безлюдной улице к дому бухгалтера. Поскрипывал под валенками снег. Небо в густом засеве звёзд казалось таким низким, что рукой достанешь! А над куренями вились дымки. Заслышав шаги, забрехал бухгалтерский кобель. Как и договорились, Лидия и тётка Степанида прошли на два подворья дальше, стали за дерево. А Таисия криком позвала хозяйку, пожаловала в хату. Минут через пять Варюха стукнула калиткой и пожгла по улице к дому матери. Таисия, приотстав, окликнула подруг. И, зная, что пёс закрыт в конуре, повела их во двор. Смело взялась за щеколду комнатной двери. Вошли втроём. Сергей Иванович, с отвисшими жирными прядями на висках, оголившими лысину, без очков, в толстой рубахе и ватной поддёвке поверх неё, сидел на кровати и играл на мандолине. Фитиль был экономно прикручен, и в слабое свещенной комнате он не сразу обратил внимание на женщин. Прервав игру, недовольно насупился, отторбучив нижнюю губу.

— Жены дома нет! У ней мать заболела. И вообще, уже поздно...

— А мы не к ней. Мы к тобе, Иваныч, — громко и чётко произнесла тётка Степанида, первой подходя к кровати. — Ты помнишь, как на колхозной свадьбе клялся Варю любить и кохать? Аль не помнишь?

— А что такое? Кто вы есть, чтобы мне задавать вопросы?

— Бабы! Мы детей порожали. А зараз Варька твоего ребёнка вынашивает. И ты, паразит, её, брюхатую, бить удумал?! — Голос казачки зазвенел столь высоко, что на мандолине отозвались струны.

— Наговоры! Кто вам сказал? Варвара? Она? — суетливо завертелся лысоватый дядя, нашаривая очки на этажерке. — Какая неблагодарная! Наклеветать на мужа...

— Не бреши! Никакая не клевета... А ежель девчонку ещё раз тронешь, мы тобе... морду побьём! — по-мужски поднесла тётка Степанида к бледному лицу бухгалтера кулак.

Он спешно седлал нос очками-линзами, усмехался.

— Угрожаете? Это же разбойное нападение! Вон из дома! — вдруг расхрабрился хозяин, вскакивая с кровати. — Я на вас в суд подам!

— И подавай! Мы всем миром докажем, что ты жену бил! Нам скорей поверят. Мне сам Калинин в Кремле орден вручал... A-а, чего уж там... Валяй его, девки! Трошки поучим!

Куда было совладать тщедушному, узкоплечему бухгалтеру, всю жизнь перебрасывающему костяшки счетов, с тремя казачками? Минуты через три он лежал плашмя на полу со связанными руками. Таисия споро стащила с него портки и, выдернув, подала ремень тётке Степаниде. Та смолоду была тяжела на руку. А сейчас, охваченная негодованием, со всего маху охаживала дряблый бухгалтерский зад! Он угрожал, потом просил одуматься, наконец взмолился. Забурунная казачка сжалилась. Лидия не мешкая освободила хозяину руки и собрала верёвку, припасённую из дому. Сергей Иванович сконфуженно натянул брюки. Поднялся. На лице и шее выступили красные нервические пятна. Он только обиженно сопел да постанывал.

— Мы просто так, в гости зашли. Трошки побеседовали, — как ни в чём не бывало говорила тётка Степанида от двери. — А будешь Варьку обижать, заявим в милицию. За беременных зараз строго наказывают!

3

После бурных октябрьских дождей Тиса взбухла, одичало и шумно неслась в плену каменистого русла, рвалась на глинистое прибережье. Понтонёры, возведя через реку мост, наблюдали, как идёт переправа. Комендант с подчинёнными уже находился на противоположном берегу, поглядывал в бинокль на спускающуюся с взгорья колонну корпуса. За спинами казаков зубчато вонзались в небо хребты Трансильванских Альп. Многие, многие из бойцов остались там навеки...

А в долине Тисы держалась теплынь. Бабье лето вплетало искристые паутинки в рыжие гривы клёнов, вязов, легковейно несло их над щетиной лугов и жнивьём. Яков, переводя под уздцы свою умную лошадь, Ладу, с зашоренными глазами ступающую по дощатому настилу, ощущал, как кропили разгорячённое лицо брызги, взлетающие от понтонов, как испуганно вздрагивала кобылка, косясь на изжелта-пепельную стремнину. Она ревела, тянула к себе! На глазах Якова рослый дончак, не дотянув до берега, шарахнулся от налетевшей на мост коряги, с ним вместе рухнул и казак. Он не выпускал повода даже в быстрине, закружившей их с конём, барахтался, плыл, огребаясь одной рукой. На повороте, на случайной отмели, конь встал на ноги, выбрался из потока, волоча за собой и клещерукого хозяина. Казак, похожий на цыгана, отфыркивался, стоя по пояс в воде, ждал спешащих на выручку товарищей.

— Экий недотёпа! Разве ж так с лошадкой обращаются? — проворчал кто-то, шагающий в строю впереди Якова. — Небось, лупил почём зря. Вот она и фордыбачится!

— Оно, и конячки разные по кровям! — не согласился его сосед. По прокуренному голосу Яков угадал земляка из Пронской, острослова Калашникова.