Сын цирка - Джон Ирвинг

— Джхара — это выдолбленная ложка, а кисни — нож для разрезания кокосовых орехов, — поучал повар.

Однако Ганеша слушал его невнимательно. Дарувалла знал: мальчишка хотел посмотреть на львов. Снаружи доносилось их покашливание. Хотя толпу еще не впустили в главную палатку, однако в темноте можно было ощутить и присутствие людей, и близость львов по доносившемуся от них шуму, напоминавшему неясное бормотание.

Доктор Дарувалла не заметил москитов до тех пор, пока не стал ужинать. Все они ели стоя из металлических тарелок. В тушеную картошку с баклажанами добавили слишком острую приправу. После этого им дали по тарелке свежих овощей. Морковь, редиску, лук и помидоры они запивали теплым апельсиновым напитком «Гоулд спот», который всегда нравился доктору. В штате Гуджарат действовал сухой закон, поскольку здесь родился Ганди, который был скучным трезвенником. Фарук подумал, что вряд ли сможет заснуть. Он надеялся, что пиво отвлечет его от мыслей о сценарии, но затем доктор вспомнил, что он будет в одной комнате с Мадху. В этом случае лучше не спать всю ночь и не пить пива.

В течение всего торопливого и неплотного ужина Чандра беспрестанно сыпал названиями овощей, словно предполагал, что Ганеша забыл все слова после того несчастного случая, когда была обезображена его нога.

— Алу — это картошка, чавли — светлый горох, баинган — баклажан, — говорил повар.

Мадху оказалась оставленной без внимания. Девочка дрожала. Разумеется в маленькой сумке у нее имелся свитер или шаль, однако все их пожитки так и лежали в машине, припаркованной неизвестно где. Только одному Богу могло быть известно местонахождение водителя Раму. В дополнение ко всему сейчас начиналось вечернее представление.

Когда приехавшие оказались в проходе между жилыми палатками труппы, они увидели, что артисты уже облачились в цирковые костюмы и по проходу ведут слонов. В боковом ответвлении главной палатки рядком стояли кони, и подсобный рабочий уже оседлал первого коня. Тренер ударил большого шимпанзе кнутом, отчего животное подпрыгнуло вверх метра на полтора и плюхнулось в седло, а конь нервно дернулся на один-два шага вперед. Шимпанзе встал на четвереньки. Когда тренер дотронулся кнутом до седла, шимпанзе вначале сделал один прыжок, а затем повторил его на спине у коня.

Оркестр уже занял места на платформе над ареной, все еще заполненной толпой. Люди разошлись бы по местам, если бы стояли в боковых частях шатра, однако инспектор манежа мистер Дас еще не появился и никто не мог показать им, как пройти на места. Мартин Миллс предположил, что они произвольно занимают места до тех пор, пока весь шатер не заполнится. Столь неформальный подход вызвал негодование доктора. Шимпанзе, прыгавший на спине у коня, начал отвлекаться. Его заинтересовал Мартин Миллс.

Старого самца шимпанзе звали Гаутама, поскольку даже в молодом возрасте он сильно напоминал Будду: часами мог сидеть в таком же положении, как и он, глядя в одну точку. По мере взросления к способности медитировать добавились несколько повторявшихся трюков. Он научился прыгать на спине коня и мог бесконечно долго повторять эти действия. Когда конь мчался галопом и когда он стоял смирно, Гаутама приземлялся в седло. Однако у шимпанзе бывали сбои. Тренер Кунал связывал их с появлением молодой самки Миры, на которую Гаутама засматривался в самое неподходящее время.

Если шимпанзе видел самку во время выполнения прыжков, то он не только промахивался мимо седла, но даже падал с лошади. Поэтому Мира красовалась на спине своего коня в самом конце процессии, которая величественно шествовала вокруг главного шатра, перед тем как торжественно выйти на арену. Только во время разминки в боковой части палатки старый шимпанзе мог увидеть Миру. Самку держали рядом со слонами, поскольку Гаутама их боялся. Ему доставалось немного — Гаутама видел Миру мельком перед тем, как открывался занавес и звучала музыка торжественного выхода артистов. В эти минуты он продолжал прыгать механически, словно под ударами током небольшого напряжения с интервалом в пять секунд. Боковым зрением шимпанзе видел красавицу, больше чувствуя ее присутствие, однако этого было достаточно, чтобы его успокоить.

Однако если что-то мешало ему видеть Миру, Гаутама сильно гневался. Только дрессировщику разрешалось проходить между ним и объектом его обожания. Кунал никогда не стоял рядом с Гуатамой без кнута, поскольку для своего вида Гуатама был очень крупным. По словам дрессировщика, эта человекообразная обезьяна весила почти семьдесят два килограмма при росте около 150 сантиметров.

Проше говоря, Мартин Миллс стоял в неподходящем месте в неподходящее время. Уже после нападения Купал стал говорить, что Гаутама представил миссионера как другого шимпанзе. Он не только закрыл самцу Миру — Гаутама мог заподозрить, что миссионер жаждет ее благосклонности. Мира оказалась очень влюбчевой особой и ее расположение к другим самцам шимпанзе регулярно сводило Гаутаму с ума.

Что же касается вопроса о том, почему шимпанзе ошибочно принял иезуита за обезьяну, то Кунал предположил, что его ввела в заблуждение бледная кожа миссионера, вовсе не характерная для человека. Пытались ведь жители Джунагада дотронуться до него рукой и погладить эту диковинку, чтобы убедиться: перед ними человек. Шимпанзе так не считал. Вероятно он подумал, что проповедник — самец шимпанзе.

Именно с такими мыслями Гаутама перестал прыгать на спине у коня, издал пронзительный крик и обнажил клыки. Затем он сиганул через другую лошадь, приземлился на плечи и грудь Мартина, свалил его спиной на землю, после чего нацелился на горло опешившего миссионера, который попытался прикрыть его рукой. Когда инцидент закончился, на шее Мартина осталась глубокая рваная рана, а кожа от основания кисти до сустава указательного пальца была содрана, кроме того, исчез кусочек мочки уха. Гаутаму не смогли оторвать от сражавшегося с ним иезуита, только ударами кнута Куналу удалось отогнать его. Во время всего инцидента Мира пронзительно визжала и невозможно было понять, являлись ли эти крики проявлением любви или осуждения.

Все вечернее представление было посвящено дискуссии о том, было ли нападение мотивировано расовыми различиями, или его вдохновляли сексуальные чувства, или существовали двойные мотивы нападения. Мартин Миллс не разрешил доктору обработать его раны до конца представления. Иезуит хотел, чтобы дети получили ценный урок стойкости, Дарувалла же расценил этот поступок как глупый стоицизм. И Мадху и Ганешу приковал к себе вид поврежденного уха, а также другие ужасные свидетельства диких укусов. Мадху вообще едва следила за представлением. Однако Фарук не пропускал ни одного номера. Доктор решил: пусть миссионер потеряет немного крови, если он так хочет, но цирк есть цирк.

Наилучшее окончание

Самые эффектные номера программы оказались заимствованы из выступлений «Большого Королевского цирка». Особенно явно это было видно по номеру под названием «Вальс велосипедов», во время которого оркестр играл мелодию «Желтые розы Техаса». Тонкая и мускулистая женщина исполнила «Прогулку по небу» быстрыми, механическими шагами. Аудитория за нее не боялась. Несмотря на отсутствие страховочной сетки, никто не опасался того, что она может упасть. Фарук сравнил: в то время как Суман казалась красивой и беззащитной молодой женщиной, оказавшейся на высоте 27 метров вверх ногами, артистка «Большого Голубого Нила» в этой же роли напоминала робота средних лет. Звали ее миссис Бхагван, и Фарук вспомнил, что она ассистировала в номере метателю ножей, который был ее мужем.