Вместе с русской армией. Дневник военного атташе. 1914–1917 - Альфред Нокс

В период с 20 марта по 16 апреля, когда я отправился из столицы в короткую поездку на Северный фронт, мы с майором Торнхиллом успели посетить большинство гвардейских запасных частей, расквартированных в Петрограде и его окрестностях. Нас всегда принимали вежливо, даже радушно. Солдаты всегда приветствовали нас традиционно русским прикладыванием руки к головному убору, а после встречи помогали сесть в автомобиль. Мы старались, как могли, но, конечно, мало чего добились, так как через несколько минут после нашего визита приходил другой «агитатор» и весь эффект от него рассеивался.

Порядок визитов был примерно одинаковым. Утром мы выезжали на автомобиле в сопровождении одного из офицеров штаба округа, а у входа в казармы нас встречал полковник в сопровождении одного или двух офицеров. Нам показывали помещение казармы, обычно ту его часть, что занимало «учебное подразделение», которое, поскольку оно состояло из специально отобранных солдат, сохраняло, в отличие от обычных рот, некое подобие порядка. В одном подразделении мы видели совсем необученных новобранцев, которые только что прибыли из какого-то отдаленного района в Сибири. На их честных крестьянских лицах читался ужас и изумление от того бедлама, в который они прибыли.

Затем мы обычно собирали батальонный комитет и еще нескольких солдат и офицеров в казарме и демонстрировали им фотографии, изображавшие жизнь британской армии во Франции или в любом другом месте.

Далее я обычно выступал с кратким обращением, в котором рассказывал солдатам о том, что в Думе мне говорили, будто русские солдаты хотели бы узнать о жизни и дисциплине в британской армии. Я рассказывал о боях, свидетелем которых мне довелось стать на фронте, где я видел их часть, где наблюдал за тем, как люди жертвовали собой, не имея тяжелой артиллерии и снарядов. Я говорил, что Англия теперь отправляет на Русский фронт тяжелые орудия, что для этого британским морякам приходится бросать вызов немецким субмаринам. Затем я подчеркивал, что немцы работают день и ночь, в то время как они (русские) предаются лени. Я спрашивал, какой толк может быть от пушек, если они не поступают в новые батареи и не отправляются на фронт. И если они не нужны в России, то, может быть, будет лучше отправить их во Францию, так как там им найдут лучшее применение. Ведь Англия, если нужно, готова сражаться хоть десять лет, и в конце концов она обязательно победит.

После нескольких минут такой речи меня, как правило, сменял майор Торнхилл, который говорил о дисциплине в британской армии, о нашей системе подготовки, об отношениях между солдатами и офицерами. Затем звучали вопросы, на которые мы по мере сил старались ответить.

Обычно далее следовали речи нескольких членов батальонного комитета. Все говорили свободно и гладко, так как русские вообще являются прирожденными ораторами, и за одним-двумя исключениями все громко и с энтузиазмом высказывались за продолжение войны.

В железнодорожном батальоне был один очень ядовитый тип, настроенный крайне прогермански, который утверждал, что Великобритания хочет продолжения войны лишь для того, чтобы достичь только своих собственных целей. Этот человек не являлся русским. Через несколько дней после нашего визита туда командующий округом поставил батальон перед выбором: оставаться боевой частью или превратиться в тыловой батальон. И 99 % рядового состава, как оказалось, стали сторонниками мирной жизни!

В батальоне Семеновского полка нам пришлось выслушать нескончаемую речь последователя Толстого, превозносившего братство народов, которое, по его мнению, должно наступить сразу же после окончания войны.

Мы обнаружили, что батальоном Волынского полка командует прапорщик, который до войны был преподавателем гимнастики в Варшаве. Всех 40 кадровых офицеров полка изгнали, а перед передней дверью в помещение офицерского собрания поставили часового, чтобы не допустить их возвращения! Поэтому нас провели через заднюю дверь. По словам прапорщика, изгнанные офицеры третировали солдат и офицеров, не принадлежавших к полку, «с крайней жестокостью». «На самом деле, – продолжал он, – вы не поверите мне, если я расскажу, что в казарме были отдельные вешалки, на которые вешали свои шинели одни, и отдельные для офицеров, временно приданных полку!» Нам сказали, что во время восстания убили лишь одного офицера, командира учебной роты. Его убил унтер-офицер, которого он ударил вечером накануне. В дальнейшем этот человек получил Георгиевский крест от Керенского за то, что «первым поднял знамя революции против старого режима» – бесстыдная попытка заискивания перед толпой.

Из Измайловского батальона изгнали старого полковника, который был «слишком требовательным», и еще троих или четверых офицеров. Во время нашего визита полковник успел охрипнуть, как какой-нибудь думский оратор, выступавший перед толпой. Он рассказал, что успел организовать «полковой университет», в котором лично читал лекции по «Психологии масс», а его заместитель преподавал «Военные законы различных народов». Я рискнул заметить, что предмет, который он выбрал, очень сложен для понимания, но полковник ответил, что, напротив, он вызывает чрезвычайный интерес. Легко представить себе, насколько тщетной оказалась эта попытка занять и вызвать интерес у солдат, три четверти которых были неграмотными. Чуть позже бедняга принялся стихами писать полковые приказы, после чего по распоряжению штаба округа был удален из полка.

В том батальоне один из рядовых, актер в гражданской жизни, оказался очень разговорчивым. Я призывал солдат отказаться в такое время от всяческих экспериментов и подчеркнул, что эксперимент с выборами офицеров, насколько я знаю, имел место только во время Великой французской революции, и результатом стало правление Наполеона. Бывший актер ответил на это: «С широкой русской натурой возможны такие эксперименты, о которых не может быть и речи в западных странах. В России появится новый Достоевский, а не Наполеон!»

«Широтой» русской натуры любили объяснять любую нелепость. Нам же нужно лишь пусть чуть более узкое чувство здравого смысла.

В прекрасном бальном зале офицерского собрания Финляндского полка мы обращались с помоста к примерно 200 солдатам и 50 офицерам. Некоторые из вопросов, задававшихся солдатами при сложившихся обстоятельствах, были очень интересными. Один из солдат спрашивал, что будет с британским офицером, если он ударит в лицо солдата, другой – какое наказание в британской армии применяется за оскорбительные замечания. Я спросил, что имеется в виду под «оскорбительными замечаниями», и мне ответили: «Это если офицер пришел утром на построение и назвал своих солдат “сборищем скота со свинскими физиономиями”». Я ответил, что английский язык гораздо беднее в выражениях, чем русский.

Офицеры этого батальона производили жалкое впечатление. В четыре часа дня, после завершения беседы, солдаты проводили нас в столовую, где мы сели пить чай, а как минимум дюжина офицеров сразу же отправились продолжить партию в бридж, прерванную ими всего на час.

То, что требовалось, было играми совсем другого типа, например футбол, который, как никакая другая игра, помогает сплотить людей, независимо от званий и происхождения.

Конечно, всех лучших офицеров изгнали. Так, в 8-тысячном батальоне Егерского полка выгнали прочь 22 офицера, и теперь солдатами «командовал» прапорщик, прослуживший в армии полгода, который до войны был адвокатом. Первый железнодорожный полк оставил только 16 из 64 офицеров, с которыми солдаты обращались крайне пренебрежительно.