Ирландское сердце - Мэри Пэт Келли

Джон О’Коннор покачал головой:

– Нет, не слышал.

В этот момент раздался голос Сирила, который звал нас.

Члены комитета уже были в машине.

– Сегодня мы ночуем у Джона и его жены Мауры, – сообщил Сирил, когда мы вновь выехали на дорогу.

– Вот и хорошо, – сказала я, поворачиваясь к Джону. – Хочется остановиться в нормальном доме, а не в какой-то там еще одной прихотливой гостинице.

Когда Сирил остановился перед очень большим домом, уже стемнело. «Интересно, – подумала я, – а где же коттедж Джона? Но Джон вышел из машины и сам открыл задние двери для комитетчиков, которые уже наполовину спали.

– Вы живете здесь? – ошарашенно спросила я у Джона О’Коннора.

– Ну да, – ответил он и засмеялся. – Просто мы с женой присматриваем за охотничьим домиком Берриджей. Когда они приезжают сюда, я выполняю роль егеря, вожу их на рыбалку. Маура готовит.

– И они пригласили нас? Как мило с их стороны, – воскликнула я.

– Ну, в каком-то смысле можно и так сказать, – пробормотал Джон.

Маура О’Коннор, блондинка, почти такая же ростом, как и Джон, провела нас в комнату. В камине ярко горел торф, вокруг стояли большие мягкие кресла, всю стену занимали полки с книгами. Никаких портретов предков хозяев не было видно. Зато висел целый набор акварелей, все с изображением полевых цветов. Я подошла поближе, чтобы лучше их рассмотреть, и Маура присоединилась ко мне, пока мужчины рассаживались по креслам с подогретым виски в руках.

– Это рисунки миссис Берридж. Она любит деревенскую природу. В девичестве она была Лесли.

Ну вот – опять про генеалогическое дерево.

– А он при рождении носил фамилию Маккарти.

– И что? – спросила я.

– Они сочувствуют нам, – пояснила она. – И были бы очень рады, что вы остановились тут. Но лучше их этим не беспокоить. Они сейчас в Баллинахинче.

Это название показалось мне знакомым.

– Это какое-то знаменитое место?

– Да. Там на острове посреди одноименного озера стоит замок Грейс О’Малли. Там веками жили Мартины, но в итоге они были вынуждены продать это место какой-то компании. А уже у нее его выкупили Берриджи.

– По-моему, моя бабушка рассказывала про Баллинахинч какую-то красивую историю.

«Ну почему я в свое время не слушала ее внимательнее?» – в сотый раз после своего приезда в Ирландию сокрушалась я.

– Берриджи редко приезжают сюда, – продолжала Маура. – Я говорила им, что из этого загородного дома получилась бы отличная гостиница. Место, куда стали бы приезжать американские ирландцы вроде вас, когда все беды будут позади и Ирландия станет свободной.

– А вы думаете, что это произойдет? – спросила я у Мауры.

– Я в этом уверена, – твердо ответила она.

За обедом к нам присоединился священник Карнского прихода отец Майкл Мак-Хью. Я была убеждена, что уж он-то Питера знает точно, поэтому, чтобы подвести его к нужной теме, заявила, что училась в Ирландском коллеже. Сирил толкнул меня ногой под столом, и я молчала, пока отец Мак-Хью повторял историю, которую мы уже слышали. Разгромленные магазины, сожженные коттеджи и маслобойни – они почему-то обязательно уничтожали маслобойни.

– Дьявольский промысел, – заключил он.

Мистер Дженсон записывал с его слов. Остальные задавали вопросы. Все они – квакеры, народ спокойный и прямой, но всех потрясло услышанное.

– Надеюсь, вы ранняя пташка, – сказала мне Маура, показывая мою спальню.

Выглядела она здорово – сплошь мебель из красного дерева, кровать с балдахином.

– Ваше окно выходит на озеро Лох-Инах. Восход солнца тут будет очень красивым. То, что нужно для фотографий. Подозреваю, что вам захочется выйти на улицу, чтобы осмотреть озеро и полюбоваться горами.

– Я могу проспать, – призналась я.

Маура покачала головой.

– А я постучу к вам и позову на очень ранний чай, – предупредила она.

Ну ладно.

– А нельзя, чтобы это был очень ранний кофе? – поинтересовалась я.

Когда наступил рассвет, за моим окном было еще темно. Открыв дверь, я нашла на пороге ячменную лепешку и кофейник с кофе. Я ела, пока одевалась. Да, я должна была встретить рассвет на улице. И взяла с собой «Сенеку».

Небо уже начало светлеть, когда я прошла по небольшому пирсу и заглянула в озеро. Оно было удивительно чистое. Идеальное зеркало, в котором отражались горы в обрамлении мазков облаков. За моей спиной восходило красное солнце. Тишина. За много дней я впервые была абсолютно одна. Я поймала в кадр гору и начала снимать. В объектив я увидела человека, который медленно спускался по склону на другом берегу озера. Наверное, проверял своих овец. Каким образом ягнятам удается взбираться так высоко? Должно быть, он гонится за отбившимся животным, потому что движется быстро. Но тут я увидела, что он доходит до подножья горы и на берегу садится в лодку. Которая, наверное, называется curragh? Об этом бабушка тоже часто упоминала в своих рассказах. Похоже, он гребет прямо к этому пирсу. Хочет что-то сообщить? Лодка все приближалась. Неожиданно человек этот помахал мне рукой. И мне даже показалось, что я слышу свое имя. Видимо, шутки ветра в горах.

Но тут снова послышалось:

– Нора, Нора!

О господи…

– Питер! – откликнулась я. – Питер…

Только Питер Кили мог спускаться ко мне прямо с Коннемарских гор.

Я схватила лодку за нос и притянула ее к пристани. Питер выпрыгнул на настил.

Он изменился с тех пор, как я видела его в последний раз, – заметно похудел, оброс густой бородой. Он растерянно тер ладонью по щеке.

– Я бы побрился, если бы знал. Джон появился у нас только сейчас. Я поверить не мог, что ты здесь.

– Ох, Питер…

Это все, что я могла сказать в тот миг.

Мы стояли напротив, уставившись друг на друга.

– Выходит, ты там не один, – наконец заметила я.

– Да, нас там порядочно, – кивнул он. – Остатки Голуэйской бригады. В основном прячемся, но нескольких «черно-коричневых» все-таки подстрелили. У нас есть две винтовки из тех, что Чайлдерс морем привез в Хоут.

Мой деликатный и мягкий Питер говорил об убийстве совершенно спокойно и буднично. Но после всего, что я видела, мне была понятна его кровожадность.

– А как ты? – спросил он у меня.

– Я? Я хорошо.

Наша светская беседа была просто нелепой.

– Я скучала по тебе, Питер, – сказала я.

Он кивнул.

И теперь мне, конечно, хотелось броситься к нему в объятья, но не было уверенности, что даже семь лет страшной войны, революций, миллиона смертей и перевернутого вверх дном мира хоть как-то ослабили внутренние ограничения, всегда сдерживавшие Питера Кили.