Голубой Марс - Ким Стэнли Робинсон

– Уж не сомневайся, – ответила Майя и спустилась с балкона подальше от остальных беседующих. Высокая ироничная марсианка последовала за ней.

Мишель всегда хотел совершить путешествие по Гранд-каналу и недавно уговорил Майю переехать из Сабиси в Одессу, чтобы излечить ее умственные недуги. Там они даже могли поселиться в том же комплексе «Праксиса», где жили перед второй революцией. Это было единственное место, которое Майя считала домом, кроме Андерхилла, возвращаться куда отказывалась наотрез. А Мишель считал, что подобное возвращение могло ей помочь. Итак, Одесса. Майя согласилась – ей по большому счету было без разницы. И против желания Мишеля отправиться в путешествие по Гранд-каналу тоже ничего не имела. Ей все равно. Она в последнее время не была ни в чем уверена, почти не имела точек зрения и предпочтений – в этом и заключалась ее проблема.

Вендана рассказывала, что Джеки в рамках своей кампании собиралась проплыть по Гранд-каналу с севера на юг на большом прогулочном судне, превращенном в избирательный штаб. Они уже прибыли в северный конец канала и готовились к выходу в Нэрроуз.

Затем Майя вернулась на террасу, к Мишелю, а когда историки их оставили, сказала:

– Поедем в Одессу, через Гранд-канал, как ты хотел.

Мишель был в восторге. От этой новости с его лица даже исчезла некоторая угрюмость, которая появилась после погружения в Берроуз, – он был рад тому, какое действие это произвело на Майю, но вскоре снова погрузился в глубокую грусть. Он стал непривычно молчаливым, несколько угнетенным, словно его потрясло то, как много великая затопленная столица значила в его жизни. Майя не вполне его понимала. А сейчас, увидев, как на нее повлиял этот опыт, и внезапно ощутив перспективу оказаться в Гранд-канале – это название казалось Майе одной большой шуткой, – Мишель рассмеялся. И это ей уже было приятно видеть. Мишель считал, что Майя в последнее время нуждалась в помощи, но она точно знала, что трудности сейчас были у него.

Через несколько дней они поднялись по трапу на палубу длинного и узкого парусника, чья единственная мачта и парус составляли один элемент из матово-белого материала, формой напоминая птичье крыло. Это был своего рода пассажирский паром, который все время плыл по Северному морю на восток, совершая бесконечное кругосветное путешествие. Когда все оказались на борту, они вышли из небольшой гавани Дю Мартерея и, не теряя из виду землю, повернули на восток. Парус, как выяснилось, был гибким и двигался в разных направлениях. Изгибаясь, как птичье крыло, он изменялся и каждую секунду принимал новое положение, управляемый искином, постоянно реагирующим на порывы ветра.

Ближе к вечеру второго дня путешествия к Нэрроуз на горизонте перед ними появился Элизийский массив – отсвечивающая розовым масса на фоне гиацинтового неба. Тогда же возникло и побережье материка на юге, которое словно вытянулось специально, чтобы увидеть массив по ту сторону бухты. Утесы перемежались с болотистыми участками, а за ними возвышалась еще бо́льшая скала. Ее горизонтальные красные слои рассекались черными и кремовыми полосами, а уступы были покрыты криткумом и травой и посыпаны белым гуано. Волны ударялись об эти утесы и отступали назад, после чего быстро смешивались с надвигающимися водами. Коротко говоря, плыть здесь было восхитительно: плавно скользя по волнам, подгоняемые ветром, несущимся от берега, особенно во второй половине дня, вместе с водяной пылью, придающей воздуху соленый вкус – Северное море теперь становилось соленым, – и играющим у нее в волосах, белый V-образный кильватерный след, блестящий посреди темно-синей воды… Восхитительные дни. Майе хотелось оставаться на борту, плавать вокруг света снова и снова, никогда не сходить на берег и никогда не меняться… Она слышала, что появились люди, которые так и жили – в гигантских кораблях-теплицах. Так, полностью себя обеспечивая, они плавали по просторам океана в своей собственной талассократии.

Но впереди начинался Нэрроуз, сужающийся пролив. Путешествие из Дю Мартерея почти подошло к концу. Почему хорошее всегда так быстро заканчивалось? Мгновение за мгновением, день за днем – такие насыщенные и прекрасные, – и вдруг они уходили навсегда, задолго до того, как удавалось должным образом в них погрузиться, как удавалось прожить их по-настоящему. Плавать всю жизнь, оглядываясь на кильватер, открытое море, проносящийся ветер…

Солнце опустилось, свет косо падал на скалы, поднимался по всем их неровностям, выступам, полостям, уходящим прямо в море утесам, красным камням в голубой воде. И все было не тронуто человеком – не считая того, что само море создано искусственным путем. Внезапные осколки великолепия разлились по ее телу. Но солнце пропадало из виду, и зазор между скалами впереди знаменовал первую большую гавань Нэрроуза – Родос, где они собирались встать в док на ночь. Там они намеревались в длинных сумерках отужинать в прибрежном кафе, после чего такого славного плавания под парусом уже не повторится. В предвкушении вечера она чувствовала странную ностальгию по только что ушедшему моменту.

– Вот я снова жива, – сказала она себе, удивившись тому, что это вообще произошло.

Мишель и его хитрости… Стоило бы ожидать, что к этому времени она станет невосприимчива ко всей его психологической-алхимической абракадабре. Ей пришлось столько всего вынести! Но ладно, уж лучше это, чем бесчувственность. В этом тонком чувстве присутствовало некоторое болезненное великолепие, и она могла его вынести и даже находила в нем какое-то удовольствие, иногда… И совершенная насыщенность предвечерних оттенков заливала все вокруг. Гавань Родоса в этом ностальгическом свете выглядела изумительно: большой маяк на западном мысе, пара полязгивающих буев, красный и зеленый, по левому и по правому борту. Затем вошли в спокойную темную воду, встали на якорь, спустились в шлюпки при слабеющем освещении, проплыли между рядами экзотических кораблей, среди которых не было и двух одинаковых – проектирование судов сейчас переживало период быстрого внедрения инноваций, с созданием новых материалов не осталось практически ничего невозможного, и все старые разработки переосмысливались, существенно изменялись и возвращались к прежнему виду. Им попадался то клипер, то шхуна, то что-то похожее на аутригер… Когда они, наконец, причалили в шумном деревянном доке, уже наступили сумерки.

В такое время дня все прибрежные города походили друг на друга. Горная дорога, узкий парк, ряды деревьев, дряхлые гостиницы и столовые за причалами… Они заселились в одну из таких гостиниц, а потом вышли прогуляться по доку, поели под навесом, как Майя и планировала. Она расслабилась на стуле, который твердо стоял на земле, наблюдая за светлой заводью перед вязкой черной гаванью, слушая, как Мишель разговаривает с людьми, сидящими за соседним столиком, пробуя оливковое масло и хлеб, сыры и узо. Удивительно, сколько боли иногда причиняла красота и тем более счастье. Но ей все равно хотелось сидеть так на стуле, неуклюже развалившись после еды, хоть до самой бесконечности.

Но, конечно, это желание не исполнилось. Они поднялись в спальню, держась за руки – она вцепилась в Мишеля со всей силы. А на следующий день они перенесли свой багаж через весь городок ко внутренней гавани, чуть севернее первого шлюза канала, и подняли на большое судно, длинное и роскошное, как баржа, превратившаяся в круизный корабль. Они вдвоем оказались в числе примерно двухсот пассажиров, включая Вендану и компанию ее друзей. А впереди, опережая их на несколько шлюзов, на частном судне на юг продвигалась Джеки и кучка ее приспешников. Некоторые ночи им предстоит провести в доках одних и тех же прибрежных городов.