Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI— XVII вв. Опыт изучения общественного строя и сословных отношений в Смутное время - Сергей Федорович Платонов

половина войска», и скрылся на Рязанской украйне. Другая же половина подмосковного казачьего войска, после многих волнений и смут, пошла на московскую подневольную службу. Это был окончательный удар вольному казачеству, после которого оно уже не покушалось овладеть государством и переделать общественный порядок, а ушло на свои «реки» и появлялось в государстве «изгоном» лишь для простого грабежа[247].

Против шведов Пожарскому не пришлось действовать вооруженной силой. Правда, шведский отряд занял угрожающую позицию на Тихвине, на большой дороге от шведского рубежа к Волге. Однако в расчеты шведов вовсе не входило воевать с Москвой. После Клушинской битвы они овладели новгородским побережьем Финского залива, а затем в июле 1611 года «взятьем взяли» острог на Софийской стороне Новгорода. После того и весь Новгород, не имея средств обороняться, сдался им на очень своеобразных условиях. Новгородцы присоединялись к Швеции: «Свейские коруны не яко порабощенные, но яко особное государство, яко же Литовское Польскому». Существовали точно определенные условия этой политической унии, «утвержденные грамоты», содержание которых узнаем из латинского текста и русского пересказа. Новгородское государство рассматривалось в «утвержденных» грамотах как «особное» от Швеции и сохраняло свои обычаи и законы. Оно принимало на новгородский престол «государем» одного из сыновей шведского короля, но притом выражало надежду, что этот же королевич будет избран и «на Владимирское и Московское государство государем царем и великим князем». В таком случае Новгород, по представлению новгородцев, должен был слиться с другими государствами Российского царства, потому что «особно Новгородское государство от Российского царствия не бывало и никогда и в смутные времена от Московского государства Новгород отлучен особно не бывал». Таким образом, находясь в обладании шведской армии, Новгород все-таки считал себя скорее московским городом, чем самостоятельной или шведской территорией. Однако, уступая требованиям победителей, новгородцы образовали у себя особое правительство, которое перед шведской короной представляло собой всю Новгородскую землю. Состав этого правительства лучше всего изучается по подписям на новгородских грамотах той поры. Кроме митрополита Исидора и воевод с дьяками, грамоты подписывают игумены новгородских монастырей, белые попы, дворяне из новгородских пятин, пятиконецкие старосты и простые тяглецы новгородские. Сравнение имен рукоприкладчиков на разных грамотах показывает, что, за немногими исключениями, к рукоприкладству призывались каждый раз новые лица и не в одинаковом числе. Иначе говоря, в Новгороде не было правильного представительного собрания с постоянным составом, а были лишь случайные сходки или совещания, которые созывались воеводой и митрополитом по мере нужды. Все это мало походило на законный порядок свободного самоуправления и не обманывало никого из современных наблюдателей. Проживший в Новгороде все время шведской оккупации Иван Тимофеев очень мрачно изображает состояние Новгорода под шведским господством, говоря, что Новгород в это время был «одержим всяко погано туждих руками». А посол из Ярославля в Новгород Степан Татищев, ездивший туда в начале лета 1612 года, по возвращении своем к Пожарскому «сказал, что отнюдь в Новгороде добра нечего ждати». Ярославское правительство поэтому решило, не увлекаясь мыслью о соединении с Новгородом под властью шведского королевича, тянуть время в переговорах. На предложение новгородских послов избрать Карла-Филиппа на Московское государство оно, со своей стороны, отвечало не отказом, а общим соображением, что неправославного государя на царство избирать нельзя и что следует, во всяком случае, дождаться приезда королевича в самый Новгород. На этом и стало дело между Ярославлем и Новгородом. Обе стороны решили мирно ждать[248].

Нельзя сказать, чтобы ярославские «начальники» успели в Ярославле достичь всего того, что было намечено ими в апрельской грамоте. Они хотели там избрать государя, чтобы с ним вместе стоять «против общих врагов». Но весть о приближении к Москве гетмана Хоткевича с войском и запасами для польского гарнизона Москвы заставила Пожарского двинуться под Москву. Летопись прекрасно передает то смятение, какое овладело казачьим табором при получении там вестей о гетмане. Трубецкой и Заруцкий, несмотря на открытую вражду с Ярославлем, дают туда знать об опасности. Пожарский немедля посылает два отряда своих войск под Москву с приказом стать у северных ворот Каменного города (Петровских и Тверских) и не входить в казачьи таборы, которые были расположены под восточной стеной Китай-города, между рр. Яузой и Неглинной. Появление земских ратных людей под Москвой произвело там смуту. Часть подмосковного ополчения, именно «Украинских городов ратные люди», между прочим, калужане, стоявшие отдельно от казаков у Никитских ворот, обрадовались приходу земской рати и даже послали в Ярославль послов торопить самого Пожарского идти к Москве, «чтобы им и досталь от казаков не погибнути». Казаки же, оценившие, разумеется, должным образом обособление от них земских людей в укрепленных «острожках», пришли в большое беспокойство. Они со своим Заруцким хотели «побити» украинских служилых людей и разогнали их из их Никитского острожка, а затем и сами разделились. Одни с Заруцким отошли в Коломну и оттуда ушли далее на Рязань. Другие же послали посольство к земской рати «для разведания, нет ли какого умышления над ними» со стороны ярославского правительства. Это было начало казачьего подчинения земской власти, заря земской победы. «Атаманы и казаки ото всего войска» нашли Пожарского уже в Ростове, были приняты хорошо и пожалованы «деньгами и сукном». Однако Пожарский все еще не доверял казакам и нарочно замедлил свой поход, остановившись около Троицкого монастыря с целью здесь выработать точное соглашение с казаками, – «укрепитися с казаками, чтобы друг на друга никакого бы зла не умышляли». Хоткевич помешал этому соглашению: весть, что гетман скоро будет под Москву, заставила Пожарского спешить. Ему, по словам летописи, «не до уговору бысть с казаками», и он двинулся от Троицы. На Яузе, вероятно в селе Ростокине, он стал лагерем и послал искать места, «где бы стати» под Москвой. Трубецкой много раз звал его «к себе стояти в таборы», но всегда получал отказ. До уговора с казаками Пожарский и «вся рать» решили «отнюдь вместе с казаками не стаивать». Они поместились особо у Арбатских ворот, сделали здесь острог и «едва укрепитися успеша до гетманского приходу»[249].

Таким образом, одно приближение земской рати к Москве повело уже к распадению сильного казачьего центра – «таборов». По некоторым указаниям, в таборах в то время сидело одних казаков до 5000 человек, не считая воинского люда других чинов и наименований, а кроме того, «под Москвой же во всех полках жили москвичи, торговые и промышленные и всякие черные люди, кормилися и держали всякие съестные харчи». Гнездо это теперь пришло в полное расстройство. Заруцкий увел из него «мало не половину войска», более 2000 человек;