Арабы. История. XVI–XXI вв. - Юджин Роган

Но эти резолюции мало помогли ослаблению контроля Дамаска над Ливаном. При всей своей озабоченности намерениями Сирии другие арабские государства не желали направлять в Ливан большие контингенты. В результате в многонациональных миротворческих силах доминировала сирийская армия: из 30 000 арабских миротворцев, отправленных в Ливан для поддержания мира, 26 500 были сирийцами. Символические контингенты из Саудовской Аравии, Судана и Ливии оставались в Ливане очень недолго, после чего полностью делегировали свою миссию сирийцам. В середине ноября шеститысячная сирийская армия, усиленная 200 танками, вошла в Бейрут. Таким образом, резолюции саммита в Эр-Рияде возымели противоположное действие, фактически узаконив сирийскую оккупацию Ливана.

Хотя президент Саркис призвал ливанцев приветствовать сирийскую армию «с любовью, как братьев», мусульманские и реформистские партии испытывали серьезные опасения. В своем дневнике Камал Джумблат записал один из своих разговоров с Хафезом Асадом: «Я прошу вас вывести войска, отправленные вами в Ливан, — сказал я ему. — Вы можете продолжать свое политическое вмешательство, выступать посредником, арбитром… Но я не советую вам использовать военные средства. Мы не хотим стать вашим сателлитом и не допустим этого»{49}. Лина Таббара с тревогой наблюдала за тем, как сирийская армия занимает Бейрут, но больше всего ее потрясла всеобщая успокоенность. «Похоже, всех устраивает такое положение дел», — с раздражением писала она.

После саммита в Эр-Рияде в Ливане вступило в силу 56-е с начала войны прекращение огня. Но надежды на то, что присутствие сирийской армии принесет в страну мир, быстро рухнули. Вскоре после того, как сирийцы вошли в Бейрут, Таббара стала свидетельницей теракта, произведенного с помощью начиненного взрывчаткой автомобиля. Такие террористические атаки ознаменовали собой начало очередной волны насилия в Ливане. «Раздались пронзительные крики, — описывала она кровавое зрелище. — Кто-то крикнул „Осторожно! Здесь могут быть и другие машины с бомбами!“ Вокруг на дороге лежали раненые. В последние несколько дней такие взрывы происходят один за другим, но никто не знает, кто за ними стоит». Таббара испытывала мрачное удовлетворение оттого, что «под миротворческой сирийской оккупацией от безмятежного спокойствия ливанцев не осталось и следа»{50}. Она и ее семья повидали уже достаточно крови и разрушений. Они оставили Бейрут сирийцам и присоединились к тем сотням тысяч ливанцев, которые предпочли искать убежища за границей.

Но для международного сообщества конфликт в Ливане был разрешен, по крайней мере на данный момент. Все внимание мировых СМИ переключилось с раздираемого войной Ливана на Иерусалим, где в воскресенье, 20 ноября 1977 года, должно было произойти поистине невероятное событие: египетский президент Анвар Садат собирался выступить в Кнессете, израильском парламенте, чтобы предложить израильтянам мир.

В январе 1977 года Садат давал интервью ливанской журналистке в своей резиденции в городе Асуан в верховьях Нила. Неожиданно журналистка увидела густой дым, поднимавшийся над центром города. «Господин президент, — сказала она, — у вас за спиной происходит что-то странное». Обернувшись, Садат увидел, что в городе полыхают пожары, а по мосту через Нил в направлении его дома движется толпа людей. Недавно Садат в отчаянной попытке пополнить опустевшую казну приказал отменить ряд субсидий на хлеб и другие основные продукты питания. В ответ на ухудшение своего и без того тяжелого положения египетская беднота подняла по всей стране хлебные бунты, в которых погиб 171 человек и сотни получили ранения. В конце концов субсидии — и спокойствие — были восстановлены{51}.

Но за спиной Садата действительно происходило что-то странное. Египетская общественность, которая еще недавно превозносила его как «героя переправы» (через Суэцкий канал) после успешной военной операции Египта в 1973 году, стремительно теряла доверие к своему президенту. У Садата не было ни харизмы Насера, ни любви народных масс. Ему требовалось обеспечить стране обещанное процветание, иначе его дни на президентском посту были бы сочтены. И Садат все больше приходил к мысли о том, что искомое процветание может быть достигнуто только с помощью Америки — и только через мир с Израилем.

Сразу после Октябрьской войны 1973 года Садат использовал убедительные военные успехи Египта и успешную атаку арабским нефтяным оружием, чтобы заручиться поддержкой США и добиться частичного ухода Израиля с Синайского полуострова. Когда попытки договориться на Женевской мирной конференции провалились, госсекретарь США Генри Киссинджер запустил свою знаменитую челночную дипломатию и помог Каиру и Иерусалиму заключить два Синайских соглашения о разъединении войск (в январе 1974 года и сентябре 1975 года), по которым Египту были возвращены полный контроль над Суэцким каналом и несколько синайских нефтяных месторождений.

Возвращение Суэцкого канала стало для Садата важнейшей победой: во-первых, он преуспел там, где Насер потерпел неудачу, и не допустил превращения канала де-факто в границу между Египтом и Израилем; во-вторых, вместе с каналом он вернул безденежному Египту один из основных источников дохода. С американской помощью египтяне очистили канал от кораблей, затопленных там еще во время Шестидневной войны, и 5 июня 1975 года Садат вновь открыл стратегический водный путь для международного судоходства. Первым по каналу прошел «Желтый флот» — 14 судов разных стран, которые в 1967 году были заблокированы на Большом Горьком озере и оставались там восемь лет (все эти годы корабли покрывались песчаной пылью, приносимой ветром из окрестных пустынь, и действительно приобрели желтоватый оттенок). Хотя Египет праздновал эти победы со всей помпезностью, Синайские соглашения оставили под контролем Израиля бóльшую часть Синайского полуострова (египетских территорий, оккупированных им в ходе Шестидневной войны), и египетское казначейство по-прежнему едва сводило концы с концами.

Отчаянно нуждаясь в новых источниках дохода для своей казны, Садат продемонстрировал готовность повернуть оружие даже против своих арабских соседей. Летом 1977 года он предпринял попытку захватить ливийские нефтяные месторождения. В то время Ливия зарабатывала на продаже нефти около 5 млрд долларов в год, что было гигантской суммой для страны с крошечными — по меркам Египта — населением и армией. В порыве безумного авантюризма Садат решил, что советские поставки вооружения ливийской армии являются подходящим предлогом для вторжения, и объявил своего богатого соседа угрозой для безопасности Египта.

Перебросив армейские подразделения с Синайского фронта, 16 июля Садат начал операцию в Ливийской пустыне. Египетские ВВС бомбили ливийские базы и обеспечивали воздушное прикрытие для сил вторжения. «Почти сразу стало ясно, что Садат просчитался, — вспоминал политолог Мухаммад Хайкал — Ни египетская общественность, ни армия не видели никакой логики в том, чтобы отвести войска от Израиля только лишь для того, чтобы напасть на соседнее арабское государство».

Военные действия в Ливии продолжались всего девять дней. Египетский народ холодно отнесся к очередной войне, а посол США в Каире ясно дал понять, что Вашингтон осуждает этот неспровоцированный акт агрессии со стороны Египта и не допустит оккупации Ливии. Садат был вынужден отступить. 25 июля его войска покинули ливийскую территорию, и вооруженный конфликт завершился. «Таким образом, — размышлял Хайкал, — хлебные бунты в январе и неудачная военная авантюра в Ливии… в середине 1977 года привели Садата к мысли о том, что у него есть единственный выход — договориться с Израилем»{52}. Садат понимал, что, если он не сможет увеличить доходы Египта и повысить уровень жизни населения, его ожидают новые протесты. Все его попытки уговорами или угрозами добиться финансовой помощи от богатых арабских собратьев не увенчались успехом. Если же Египет первым из арабских государств заключит мир с Израилем, считал Садат, это поможет привлечь значительные иностранные инвестиции и финансовую помощь со стороны США. Конечно, это была очень рискованная стратегия, учитывая непримиримость арабского мира по отношению к Израилю. Но Садат уже не раз рисковал — и добивался успеха.