Корабль мечты - Лука Ди Фульвио

– Да ты что!

– Точно тебе говорю! Так что будь осторожен! – Слуга указал на пакет с платьями.

Цольфо притворно испугался.

Вернувшись в палаццо Контарини, он первым делом направился к Бенедетте. Только закрыв за собой дверь, мальчик позволил себе расхохотаться. Он все рассказал подруге.

– Змея уползла прочь, представляешь! Объятая адским пламенем! – хихикал он.

Бенедетта мрачно улыбнулась. Девушка не вставала с постели, ее кожа сделалась мертвенно-бледной, под глазами пролегли глубокие тени.

Цольфо подошел к ней поближе.

– У тебя ожоги на спине уже зажили? – заботливо спросил он.

– Да.

– Кипятком облиться – это одно. Но ты уверена, что этот яд тебя не убьет?

– Мне еще недолго его принимать, – успокоила мальчика Бенедетта. – Как только станет ясно, что я пала жертвой колдовства, я обращусь за благословением к священнику, а еще позову этого проклятого идиота, твоего так называемого Святого, чтобы он изгнал из меня бесов. Ну, а затем я чудесным образом исцелюсь.

– Эй, не называй его так! – возмутился Цольфо.

Бенедетта усмехнулась, но в ее глазах читалась не насмешка, а сострадание.

– Ты что, не видишь, что теперь, обретя славу, этот тип уже не обращает на тебя внимания?

– Это неправда!

– Он так и раздулся от тщеславия… в окружении всех этих подхалимов…

– Это неправда, – уже не так уверенно протянул Цольфо.

– Ты ему больше не нужен, – стояла на своем Бенедетта.

– Это неправда…

Девушка смерила его взглядом.

– Разнеси платья дамам, когда выполнишь все необходимое, – приказала она, устало откидываясь на подушки. Мышьяк, который ей дала Рейна-чародейка, лишал ее всех сил.

Цольфо вышел из комнаты и занялся делом: нужно было спрятать в платьях крапиву, осколки стекла, хвостики ящериц, сушеные лягушачьи лапки и половинки грецких орехов, напоминавшие крошечных черных эмбрионов. Затем мальчик пошел в комнату, которую патриций Контарини выделил Святому, когда тот прославился.

Брат Амадео сидел на высоком, обитом бархатом стуле, протянув к своим гостям ладони. Он держал руки под определенным углом, чтобы свет из окна за его спиной падал сквозь его «стигматы», делая их, казалось, лучезарными.

Гости смотрели на доминиканца с благоговением – наивные юные девицы, беззубые старики, супруги, страдавшие от французской болезни, раковые больные. И, конечно, парочка проходимцев, надеявшихся извлечь выгоду от знакомства с ним.

– Ага, вот и обезьянка, – сказал один из них, когда Цольфо подошел поближе.

Мальчик не обратил на него внимания, хотя это прозвище очень его задевало. Он подошел к брату Амадео, чтобы поздороваться.

– Отойди, болван, ты мне свет закрываешь, – раздраженно прошипел ему монах.

Цольфо отошел в сторону.

– Я просто хотел поприветствовать вас, брат Амадео…

Святой злобно покосился на него.

– В третий раз за сегодня. Тебе что, заняться больше нечем? Только и знаешь, что мне в глаза лезть, – недовольно буркнул доминиканец.

– Ну раз в глаза лезет, то он скорее надоедливая муха, чем обезьянка, – сказал один из проходимцев.

Святой громко рассмеялся.

От такого позора Цольфо готов был сквозь землю провалиться.

Когда смех утих, брат Амадео равнодушно посмотрел на Цольфо и украдкой подал ему знак начинать.

– Сегодня ночью мне приснилась пресвятая Богородица, Дева Мария, светозарная, – вяло произнес Цольфо, неохотно повторяя фразу, которую его заставил выучить брат Амадео. – Она приказала мне сообщить вам, что это евреи похитили ребенка, пропавшего на Торчелло. Похитили для своих дьявольских ритуалов.

Святой повернулся к слушателям и торжественно произнес:

– Пресвятая Богородица говорит с нами устами сего глупого мальчишки. Мы должны искать пропавшего ребенка в жидовских домах, в их богомерзком храме, в постели их раввина.

Толпа гостей заволновалась. Все повернулись к Святому, ожидая, что стигматы озарятся божественным светом и мудрость его слов избавит всех от их грехов.

– Жиды, люциферово племя, – шептали они.

Цольфо остался на месте. Он надеялся, что брат Амадео улыбнется ему или подаст другой знак, чтобы показать, мол, он хорошо сыграл свою роль. Но Святой не удостоил его и взглядом, и потому Цольфо ретировался.

Он разнес платья заказчицам, а когда обошел все палаццо, то вдруг понял, что чуть ли не боится возвращаться в особняк Контарини. Цольфо страшился одиночества, от которого больше не мог укрыться. Брат Амадео предал его. Цольфо ничего не значил для доминиканца. И так было всегда. Бенедетта думала только о себе, ее переполняла ненависть к Джудитте, и ни для чего другого в ее душе не оставалось места. «Ты один», – подумал Цольфо.

После всех этих месяцев, когда он жил и дышал одной только безумной ненавистью ко всем евреям, Цольфо вдруг задумался. Пренебрежение окружающих ранило его. При мысли об этом мальчик почувствовал острую, жгучую боль в желудке. Он стиснул зубы, чтобы не закричать, и расстегнул куртку, проверяя, что случилось. Но на животе у него ничего не было. Он опустил ладонь на желудок.

– Зажми руками… – прошептал он, и мальчику почудилось, будто он слышит не свой голос, а Меркурио.

Цольфо посмотрел на руку и понял, что зажимает не свой живот, и даже боль принадлежала не ему. То была боль смертельно раненного Эрколя. Всхлипывая, мальчик осел на землю.

– Где ты, мой глупый дружище? – прошептал он. – Где ты? Мне тебя не хватает. Мне так тебя не хватает…

Цольфо поднялся и пошел вперед. Он бесцельно бродил по Венеции, представляя себе, будто держит Эрколя за руку, как раньше. Будто видит его уродливое лицо. Цольфо оно казалось красивым.

Мальчик вспоминал его глуповатое выражение лица и думал, что никогда больше не встречал никого столь участливого. А вот глаза Бенедетты и Святого оставались пустыми, как у мертвецов.

«Эх, дурилка, как же мне тебя не хватает», – думал мальчик, топая по незнакомому кварталу города.

Низенькие домики из кирпича и древесины жались к кочковатой дороге. Ноги Цольфо увязали в грязи. В канавах плавали экскременты, вдоль дороги шмыгали крысы размером с кошку.

– Где ты, Эрколь? – громко спросил мальчик.

Какое-то время он думал, что подобную заботу ему подарит Бенедетта. Но он ошибался. И до последнего Цольфо хватался за надежду на то, что Святой его полюбит. Но ни Бенедетта, ни Святой даже не знали, что означает это слово. Тьма объяла их, переполнила ненависть. Как и Цольфо. А вот Эрколь был другим.

– Где ты? – повторил он и остановился.