11/22/63 - Стивен Кинг

Она заплакала, и я прижимал ее к себе, пока она не успокоилась. Подумал, что она заснула, когда услышал ее голос:

— Я знаю, это моя вина. Я вышла за него, но…

— Это не твоя вина, Сейди. Ты не знала.

— Я знала, что с ним что-то не так. И все равно вышла. Думаю, главным образом потому, что этого очень хотели мои мать с отцом. Они еще не приехали, и я рада. Потому что я виню и их. Это ужасно, правда?

— Если уж ищешь, кого винить, запиши и меня. Я точно видел этот чертов «плимут», на котором он ездил, причем дважды, и, наверное, еще пару раз краем глаза.

— На этот счет ты не должен чувствовать себя виноватым. Детектив полиции штата и техасский рейнджер, которые брали у меня показания, сказали, что багажник «плимута» набит пластинами с номерными знаками. По их мнению, он, вероятно, крал их в гостиницах для автомобилистов. И у него нашли множество наклеек и… как они там называются…

— Переводные картинки. — Я думал о той, что обманула меня в «Кэндлвуде». «ВПЕРЕД, ТОРОПЫГИ». Я допустил ошибку, приняв постоянно попадавшийся мне на глаза красно-белый «плимут-фьюри» за еще одно проявление гармонизации прошлого. Мне бы следовало сообразить, что это не так. И я бы сообразил, если бы половину моего разума не занимали мысли о Далласе, Ли Освальде и Уокере. А если уж говорить о вине, часть ее лежала и на Деке. В конце концов, он видел этого человека, обратил внимание на глубокие впадины по сторонам лба.

Выброси из головы, подумал я. Это случилось. И ничего уже не изменишь.

Но если на то пошло, возможность второго захода оставалась.

— Джейк, полиция знает, что ты… не совсем тот, за кого себя выдаешь?

Я убрал волосы с правой стороны ее лица, где они остались длинными.

— На этот счет проблем нет.

Мы с Деком дали показания тем же полицейским, которые переговорили с Сейди до операции. Детектив полиции штата едко проехался по поводу людей, которые смотрят слишком много вестернов. Рейнджер его поддержал, а потом пожал нам руки, сказав: «На вашем месте я бы поступил точно так же».

— Дек перевел стрелки на себя, а я оказался как бы не при делах. Он не хочет, чтобы школьный совет начал возражать против твоего возвращения в школу в следующем году. Мне это кажется невероятным, но сам факт, что тебя порезал безумец, может послужить поводом для отказа в продлении трудового договора по причине твоей аморальности, и Дек думает, что будет лучше…

— Я не смогу вернуться. Не смогу предстать перед детьми в таком виде.

— Сейди, если бы ты знала, как много учеников приезжало сюда…

— Это приятно, это много значит, но именно они меня и пугают. Ты не понимаешь? Думаю, мне нипочем те, кто смеется и отпускает шутки. В Джорджии одна наша учительница была с заячьей губой, и я многому у нее научилась. Она знала, как справляться с детской жестокостью. Меня пугают другие. Те, кто желает добра. Сочувствие в глазах… взгляды в сторону. — Она глубоко вдохнула, потом взорвалась: — Опять же, я злюсь. Я знаю, что жизнь тяжела. Мне известно, что в глубине сердца все так думают, но почему она должна быть еще и такой жестокой? Почему она должна кусаться?

Я обнял ее. Оставшаяся невредимой сторона лица горела и пульсировала.

— Я не знаю, милая.

— Почему ни у кого нет второго шанса?

Я прижимал ее к себе. Когда дыхание выровнялось, уложил на кровать и тихонько поднялся, чтобы уйти. Она заговорила, не открывая глаз:

— Ты говорил мне, что в среду должен увидеть что-то важное. Ты же не хотел лицезреть, как Джонни Клейтон перерезает себе горло?

— Не хотел.

— Так ты не увидел?

Я уже собрался солгать, но не стал.

— Нет.

Тут ее глаза открылись, с огромным трудом, и я понимал, что долго им не продержаться.

— У тебя будет второй шанс?

— Не знаю. Это не имеет значения.

Я покривил душой. Потому что это будет иметь значение для жены и детей Джона Кеннеди, для его братьев, возможно, для Мартина Лютера Кинга и почти наверняка — для десятков тысяч молодых американцев, сейчас учеников старших классов, которым предстояло, если ничто не изменит курса истории, надеть военную форму, улететь на другую сторону света, раздвинуть свои ягодицы и сесть на большой зеленый дилдо, именуемый Вьетнамом.

Сейди закрыла глаза. Я вышел из палаты.

Спустившись на лифте в вестибюль, я не увидел никого из нынешних учеников ДОСШ, зато наткнулся на пару выпускников. Майк Кослоу и Бобби Джил Оллнат сидели на жестких пластмассовых стульях с нераскрытыми журналами на коленях. Майк вскочил и пожал мне руку. Бобби Джил обняла меня.

— Насколько все плохо? — спросила она. — Я хочу сказать… — она прошлась кончиками пальцев по своему практически исчезнувшему шраму, — это можно поправить?

— Не знаю.

— Вы не спрашивали доктора Эллертона? — вмешался Майк.

Эллертон, лучший пластический хирург центрального Техаса, оперировал Бобби Джил, и результат говорил сам за себя.

— Он в больнице после обеда, осматривает пациентов. Дек, миз Элли и я должны встретиться с ним через… — я посмотрел на часы, — двадцать минут. Вы тоже хотите пойти?

— Пожалуйста. — Бобби Джил смотрела на меня. — Я знаю, что он ей все исправит. Он гений.

— Тогда пойдемте. Посмотрим, что сможет сделать гений.

Майк, должно быть, расшифровал выражение моего лица, потому что сжал мне руку.

— Может, все не так плохо, как вы думаете, мистер А.

Все оказалось гораздо хуже.

Эллертон передавал нам фотографии — четкие, черно-белые, глянцевые, напомнившие мне о Виджи и Диане Эрбас[148]. Бобби Джил ахнула и отвернулась. Дек охнул, словно пропустил удар. Миз Элли стоически просмотрела фотографии, но лицо ее побледнело как полотно, за исключением двух пламеневших пятен румян.

На первых снимках щека Сейди висела разорванной тряпкой. Это я видел в среду вечером, поэтому внутренне подготовился. Не подготовился к другому: к перекошенному, как после инсульта, рту и к обвисшей плоти под левым глазом. Благодаря этому лицо Сейди стало каким-то клоунским, и мне захотелось биться головой о стол в маленьком конференц-зале, куда нас пригласил доктор Эллертон. Или — и этот вариант казался предпочтительным — помчаться в морг, где сейчас лежал Джонни Клейтон, и избить его вновь.

— Когда вечером прибудут родители этой молодой женщины, — заговорил Эллертон, — я постараюсь быть тактичным и вселять надежду, потому что родители заслуживают тактичности и надежды. — Он нахмурился. — Хотя им следовало бы приехать раньше, учитывая тяжесть состояния миссис Клей…