Судьба - Николай Гаврилович Золотарёв-Якутский

один порядочный человек не потерпит! — Юшмин посмотрел на Петухова, как бы желая, чтобы тот подтвердил его слова.

— Не потерпит, — взяв рюмку, пробасил Петухов. — Мыслимо ли такое?

— За что же мы пьем, господа? — спросил купец.

— За неотвратимую и скорую гибель всех Советов! — произнес тост Юшмин.

Чокнулись. Петухов первым опрокинул свою рюмку. Но закуски на столе не оказалось.

— Василиса! — крикнул Шарапов, — Василиса!

В гостиную заглянула хозяйка:

— Чего тебе? — Увидев гостей, купчиха удивилась: в будний день, без предупреждения… Вошли в дом так, что она даже не заметила.

— Тащи закуску, — приказал Шарапов. — Нас всех голодранцы лишили права голоса и со сходки прогнали. По этому случаю гуляем.

Пока хозяйка собирала на стол, хозяин и гости пропустили по второй. Шарапов быстро начал пьянеть.

— Они нас — права голоса, а мы их — живота. Ходят слухи, господа, — купец прикрыл дверь, — ходят слухи, будто в самом Якутске люди из офицеров и зажиточных слоев вступили в заговор против Советов. Дни комиссарской власти сочтены. А как наша возьмет, мы тут покажем кое-кому. Заговорщики готовятся…

Юшмин потянулся за рюмкой:

— Бог им в помощь!

— Я тоже слышал, — подтвердил Петухов.

— Господа, мы не должны оставаться в стороне. Наш долг быть с ними. И не щадя живота!..

Петухов икнул, облизал языком губы:

— Непременно-с, — но в голосе его не было уверенности. — Непременно-c…

— А пока что есть у меня такое намерение. Комиссар, которого к нам прислали, так молод, что его нетрудно будет вокруг пальца обвести. — Шарапов нагнулся к собутыльникам и что-то зашептал.

Во дворе, захлебываясь, залаял цепной пес. Хозяин бросился к окну. У ворот, по ту сторону забора, стояли Семенчик, Усов и Кузя.

Незваные гости распахнули калитку, вошли во двор.

— Ко мне комиссар пожаловал, — объявил Шарапов. — С ним еще двое. Усов и этот голодранец, кучер.

Юшмин тяжело встал со стула. Петухов поставил под стол бутылку.

— Увидят. — Шарапов спрятал бутылку, рюмки и закуску в шкаф. — Пройдите в ту комнату.

Когда комиссар и ревкомовцы переступили порог, Шарапов один, с невозмутимым видом, сидел у стола.

— Милости прошу, Семен Федорович, Иван Петрович, Кузя! Проходите, будете дорогими гостями. Спасибо, что пожаловали.

В гостиной Семенчику все было знакомо, и этот большой круглый стол, покрытый клеенкой, и стенные часы со сверкающим медью маятником. Только четыре кресла совсем новые — недавно, видно, прикупили.

— Присаживайтесь. Василиса, Василиса! Водку, закуску!..

— Не надо ни водки, ни закуски, — остановил его Семенчик. — Мы к вам по делу.

— Дело — не волк… О деле можно и за рюмкой поговорить. Не обижайте меня, Семен Федорович. Уж коль зашли…

Дверь приоткрылась. Показалась круглая, ненавистная Семенчику физиономия хозяйки. Она расплылась в улыбке.

— Я сейчас.

— Скажи Насте, пусть достанет из погреба квасу. Запивать…

— Вы, кажется, грамотны, — с издевкой в голосе сказал Семенчик. — Нате вот прочитайте. — Он протянул Шарапову бумагу. — Может, вам после этого не захочется нас угощать?

Шарапов быстро взял бумагу, развернул и стал читать. Одну фразу произнес вслух: «Две лавки, все склады с товарами и продуктами, принадлежащие купцу Шарапову, именем Советской власти национализируются».

Семенчик видел, как наливалось кровью лицо Шарапова. Вначале побагровела шея, потом щеки.

— Что это?..

— Постановление ревкома.

— Не подчиняюсь! — в исступлении закричал Шарапов. — Вы не смеете распоряжаться чужим добром!.. Не смеете! Не смеете! — Он поднял вверх кулаки и стал трясти ими. — Вон!..

Усов попятился к двери. У Кузи задвигались желваки:

— Тебя что, двинуть?

— Попробуйте не подчиниться, — спокойно сказал Семенчик. — Что вы делали с теми, кто не подчинялся вашей власти? Не забыли? Они не так далеко лежат в овраге.

В гостиную впорхнула Настя с подносом в руках. На нем — бутылки с красочными этикетками, хрустальные бокалы. Щеки у девушки играли румянцем, глаза улыбались:

— Тятя, квас.

— Прочь отсюда, дура! — рявкнул отец так, что Настя вздрогнула.

На пол соскользнул один бокал и разбился. Настя поставила на стол поднос и убежала.

Семенчику стало жаль девушку:

— Вы за что на нее кричите?

Усов достал кисет с махоркой и закурил.

— Давай веди нас в лавки. Будем принимать у тебя товары, — хмуро сказал он.

Шарапов показал шиш.

— Вот тебе… — задыхаясь от ярости, ответил он.

— Что ж, придется все опечатать и поставить караульных, — не отступал ревкомовец.

— Я собак спущу!.. Подожгу!..

— Попробуй! — В голосе Усова послышался металл. — За поджог у нас полагается расстрел. Немедля поставим к стенке.

Слова эти произвели впечатление. Шарапов заморгал глазами. Крупная слеза скатилась по щеке.

— Смилуйтесь! — взмолился он. — За что такая напасть? Я ночей не досыпал, берег каждую копейку, а теперь вы меня по миру пускаете!..

Усов поморщился, как от зубной боли:

— Последний раз спрашиваю: пойдешь сдавать Советской власти свое имущество или нет?

— Я буду жаловаться.

— Жалуйся. Вот стоит сам комиссар. Пожалуйся ему.

Шарапов посмотрел на Семенчика налитыми кровью глазами и пробормотал грязное ругательство.

— Довольно разговоров, — сказал Семенчик. — Раз он не желает выполнять распоряжение ревкома, опечатайте склады и магазины.

Когда комиссар и ревкомовцы ушли, из другой комнаты выползли Юшмин и Петухов. Они слышали весь разговор. На их покрасневших лицах видна была растерянность.

— Конец света наступил, — зашлепал губами Юшмин. — Все рушится! Сегодня у Шарапова, а завтра у нас.

— Это грабеж! — выдохнул Петухов. — Такого никогда не было!

— Разбой среди бела дня! — Шарапов заметался по гостиной. — И не захочешь, так возьмешься за оружие… Нет, не я буду, если не разыщу наших, которые вступили в заговор!

— Надо поднять людей, — отдуваясь, сказал Юшмин. — Обиженных и недовольных много найдется. Вот хотя бы Барсуков.

Трусливый Петухов утвердительно замотал головой:

— Непременно-с поднять!.. Непременно-с!..

Шарапов сел с видом человека, которому подсказали спасительную мысль, и перекрестился:

— Господи, помоги нам!..

На следующий день в положенное время лавки Шарапова не открылись. Жители, пришедшие купить кто сахара, кто хлеба, выстроились в шумную очередь. Стали ждать.

Подошел Петухов, спросил с хитрой улыбочкой:

— Что, замочек?

На бывшем уряднике была замызганная одежда и рваные сапоги. Он производил впечатление опустившегося человека.

— Что-то припозднился сегодня Кузьма Петрович, — сказал высокий хлыщ с рыжими бакенбардами, который только что подошел. Это был новый служащий с пристани.

— Кузьма Петрович ни при чем, — загадочно жмуря глаза, ответил Петухов. — Вчера ревкомовцы опечатали его имущество. Видите, печать? — показал он на дверь.

— А где покупать? — заволновались женщины. — Не помирать же с голоду!

— Это беззаконие, господа! — подлил масла в огонь хлыщ. — Надо послать делегацию в ревком. Нельзя закрывать лавки.

Петухов скептически поморщился:

— Ничего не поможет. Не затем ревком закрыл лавки, чтобы так взять и открыть.

— А что же делать, господа? — горячился хлыщ. — Мне