Том 15. Письма 1834-1881 - Федор Михайлович Достоевский

Россию. Я рассчитывал сначала на роман, то есть на успех «Идиота». Если б успех был равный «Преступлению и наказ<анию>», то у меня были бы эти 5000. Но теперь эти расчеты надо отложить на дальнейшее, и потому Господь знает, когда я возвращусь. А мне надо, надо воротиться. Вы пишете о Тургеневе и о немцах. Тургенев за границей выдохся и талант потерял весь, об чем даже газета «Голос» заметила.{1163} Я не боюсь онемечиться, потому что ненавижу всех немцев, но мне Россия нужна; без России последние силенки и талантишка потеряю. Я это чувствую, живьем чувствую.

И потому слушайте о моих литературных обстоятельствах, от которых зависит мое настоящее положение, возвращение в Россию и всё будущее. Продолжаю писать: «Заря» прислала мне через Страхова 2-е письмо; это уже формальное приглашение от редакции писать для них. Просят коллективно Страхов, редактор Кашпирев и еще некоторые сотрудники, которых я и не знаю (Градовский, н<а>пример), и Данилевский (которого я уже 20 лет не видал), — не романист Данилевский, а другой, замечательнейший человек. Кроме того, видно, что в «Заре» совокупилось уже много новых сотрудников, очень замечательных по направлению (глубоко русскому и национальному). Первый номер «Зари» произвел на меня впечатление сильное и именно своим откровенным и сильным направлением и двумя главными статьями: Страхова и Данилевского. (Страхова статью прочтите, Сонечка, непременно; Вы подобного по критике еще сродясь не читали.){1164} Данилевского статья «Европа и Россия» будет огромная статья, во многих номерах. Это редкая вещь.{1165} Этот Данилевский был прежде социалист и фурьерист, замечательнейший человек и тогда еще, когда попался, двадцать лет тому назад, по нашему делу; был удален{1166} и вот теперь воротился вполне русским и национальным человеком.{1167} До сих пор он ничего не писал. (Его статью я Вам особенно рекомендую.) Вообще журнал имеет будущность, если только они как-нибудь уживутся вместе, тем более что Страхов, который, в сущности, настоящий редактор, по моему мнению, мало способен к непрерывной, периодической работе. Я, может, и ошибаюсь, дай-то Бог. Я отвечал на их предложение, что я всегда готов участвовать, но так как я, по положению моему, нуждаюсь всегда в деньгах вперед, а Катков мне всегда давал вперед, то и у них прошу для своего обеспечения теперь же 1000 руб. вперед. (Это немного; да и чем же я буду жить, работая? Не у Каткова же просить денег, когда занят работою для другого журнала.) Письмо послал на днях и теперь жду ответа. Я знаю только одно, что если у них есть деньги, то они наверно пришлют; но знаю и то, что у них может не быть, потому что знаю по опыту, как труден первый год издания журнала.{1168} Вообще мне никакой особенной выгоды в денежном отношении не будет, если пришлют мне тысячу; у Каткова я бы то же получил и даже гораздо больше. Разве то, что в настоящую минуту будет побольше денег (что очень мне теперь нужно), да то, что из этой тысячи я могу сейчас же отделить 400, чтоб помочь Паше и Эм<илии> Федоровне и, сверх того, заплатить один несноснейший и мучительный для меня долг в Петербурге, долг чести, без векселя. Только для этого одного долга я и спросил у них тысячу вперед. Кроме того, как мне кажется, будет маленькая выгода еще в том, что я явлюсь перед публикой в другом журнале и если явлюсь хорошо, то и в «Русском вестнике» меня будут побольше ценить. Но боюсь, что в «Русском вестнике» обидятся, хотя я исключительного сотрудничества «Русскому вестнику» не обещал, а стало быть, могу, в свободное время, участвовать и в других журналах. Но в том беда еще, что я «Р<усскому> вестнику» должен остаюсь еще чуть не до 2000 руб., так как всего я получил от них, с теперешней присылкой, до 7000 руб., и всегда вперед. Вот этим они могут обидеться. Но я уже им написал, еще три месяца назад, что роман, который я им напишу, будет готов не для этого, а для будущего, семидесятого года.{1169} Вещь же, которую я хочу писать для «Зари», повесть, будет готова в четыре месяца и возьмет у меня именно то только время, которое я и назначил себе для гулянья,{1170} для отдыха после 14 месяцев работы. Но вообще боюсь, что выйдут сплетни, которые мне повредят в «Р<усском> вестнике». И потому, Сонечка (так как Вы тоже в сношениях с редакцией), не проговоритесь как-нибудь там, что я в сношениях с «Зарей», да и не говорите вообще никому, если б даже и пришел такой случай. Кстати: что Вы там переводите? Напишите мне непременно, чтоб я мог прочесть Ваш перевод. Непременно.{1171}

Ну так вот, я описал Вам подробно положение моих надежд в настоящую минуту. Главный расчет мой в том, что «Идиот» и повесть в «Заре» (которую напечатают в нынешнем году) могут быть проданы в конце года, вторым изданием,{1172} а следств<енно>, дадут мне возможность уже положительную думать о возвращении в Россию. Я уже Вам объяснял, как необходимо мне это во всех отношениях. Но пуще всего я хочу видеть Вас и быть подле всех вас. Уж очень нам здесь скучно становится. Анна Григорьевна теперь будет занята своим делом; но это ожидается к сентябрю, где я тогда буду — не знаю, потому что Флоренция нам обоим безмерно надоела. Между тем и надо непременно поселиться где-нибудь на всё лето и на сентябрь, в постоянном и в спокойном месте — мне для работы, а Ане для сентября.{1173} С нами будет жить к тому времени мамаша Анны Григорьевны. Как бы хорошо было, если б всё это произошло в России, если б мы могли хоть к августу возвратиться в Россию; но не может, кажется, быть такой комбинации в настоящее время.

Продолжайте мне непременно писать, ангел мой, о всех подробностях вашей жизни, собственно Вашей и всех вас. Мы, и без писем Ваших, беспрерывно говорим о Вас с Аней, а как получим письма, то и нет конца нашим мечтам и предположениям. Бедная Ваша мамаша, сколько она потеряла со смертию незабвенного Александра Павловича, больше вас всех она потеряла! Она грустит теперь, что лучшие ваши годы (Ваши и Машеньки) проходят так скучно. Я, Сонечка, голубчик мой, непременно хочу