Голод Рехи - Мария Токарева

class="p1">– С самим собой. Нельзя уже? – буркнул Рехи, прикрывая лицо рукой. Перед ним застыл ходячий мертвец, очередная жертва промедления растерянного Митрия, стоящего у истоков всей этой гибельной неразберихи. За что? За что все? Верховный семаргл не отвечал.

Ведь был же мир как мир, где враждовали короли, сбрасывали с тронов братьев и сестер, чертили кровью подданных новые границы на старых картах. А потом на несколько тревожных лет застывал хрупкий покой – среди нарядов и услад вельмож, среди болезней и тяжелых повинностей крестьян. Но то был мир, а теперь осталась только смерть. И все ради общего блага. Ради спасения целого мира Рехи уже лишился Ларта, не знал о судьбе Лойэ и Натта, а теперь у него отняли и возможную союзницу. Саат действовал быстрее, чем думали Митрий с Сумеречным.

– Саат! За что ты ее? За что? – с укоризной обратился к верховному жрецу Рехи.

– Пришло ее время испить моей милости, – ответил устами телохранительцы Саат. – Чем раньше, тем лучше.

– Лучше? Лучше ей будет, когда ты ее к стене приклеишь, а потом сожрешь ее раздутый труп? – вскричал Рехи, но остался недвижим. Он все равно сражался бы с пустотой, с безвольным телом женщины, предупредительно выставившей меч. Саат же с упоением продолжал:

– Когда я всех поглощу, исполнится великий замысел Двенадцатого! Когда не останется ни одного безбожника, когда все сольются со мной! Это будет совершенный мир!

Похоже, он искренне верил в созданный им культ, в единение с божеством посредством поедания уверовавших в него. И оттого чудовище не находило в себе ни толики вины, ни капли состраданья. Верховный жрец творил великий замысел бытия, ведь так ему казалось, когда он вонзал клыки в очередное обиталище червей и разложенья.

– Это будет пустой мир! – ответил Рехи, ударяя кулаком по каменной плите, сдирая истончившуюся кожу о сколотый завиток барельефа. Потекла кровь, засочилась по пыльной плите, затерялась во мху между камней на полу.

– Таков великий замысел начала и конца, – ответил Саат. – Иди в тронный зал. Тебя народ заждался. Она тебя проводит.

– Идемте, Страж, – ответила женщина уже своим голосом, поднимая его за локоть. От нее ничего не осталось, Рехи не хотел притрагиваться к ней. Любая близость с прошедшим ритуал сравнилась бы со страстью к трупу. Такое тоже случалось на пустошах, но Рехи питал отвращение к подобным утехам. Его всегда тянуло живое тепло, хоть сладкой крови, хоть желающего наслажденья тела. Но в Бастионе все прогоркло и сгнило, еще три сотни лет назад великий город пал после ранения Стража.

– Если ты такой всемогущий, зачем нужен я? – прошептал Рехи, когда вновь увидел собравшийся в тронном зале народ: просители или оболочки, столпившиеся во имя культа, словно бы и дел других не было за пределами дворца – только приносить дары Саату, сдирая с себя последнее вместе с кожей.

– По легендам, Страж должен исцелять, – объяснил Саат, мерно шествуя к центру каменной трибуны. – Но что исцелять, когда сам мир просит его добить? Ты всего лишь приманка для тех, кто еще стремится к Бастиону, для тех, кто цепляется за ложное спасение. Я подарю им истинное. Истинное спасение во мне! Ты думаешь, я немилосерден? Это и есть проявление моей великой любви.

Он верил в самого себя, отдавшись навеки великому безумию страшного плана. Мир действительно корчился и смердел, как зараженный холерой больной, как восставший мертвец. Еще триста лет назад его прихлопнули крышкой черных туч, чтобы сварить заживо в жерлах вулканов уцелевших глупцов. Так старый адмирал повествовал о временах, когда разом взорвались все огненные горы. И кратеры извергли великий огонь по милости Двенадцатого. Почему-то Рехи только теперь вспомнил старые сказки. Только теперь задумался о причинах. И Митрий, очевидно, тоже. Раньше списывал все на безумие собственного творения. Теперь же что-то не сходилось, возникали лишние фигуры на доске его выверенной игры. Фигура, пожирающая мозги…

В течение очередного «ритуала» Саат успел опутать черными линиями еще пять голов. Больше в зале никто не крикнул, что во главе культа монстр. Если кто и замечал морок, то молчал. Молчать о правде легче, чем умирать за нее.

– Ступай, Страж, – кивнул Саат, когда прием просителей был завершен.

– А кого и когда я буду исцелять? – встрепенулся Рехи, когда Вкитор и стражники готовы были вывести его из зала.

– Никого, – рассмеялся приторно Саат. – Ты разве не понял? Показал пару фокусов – и хватит. Маленькая Инде привлечет достаточно подвижников. Достаточно пищи!

Вместо сладкой маски точеного лица проступил жабий рот в окружении синюшных складок слезавшей с черепа кожи.

– Саат, сынок, лицо! – первым спохватился Вкитор. И тут же иллюзия восстановилась. Рехи рассматривал старика, пересчитывал черные линии, окутывавшие его. Странно. Вновь Бастион подкинул мрачную загадку. Вкитор мыслил самостоятельно и прекрасно видел, на что похож его сын. Каждый раз, когда маскировка давала сбой, старик с выражением неразгаданной вины отводил глаза. «Расспросить бы его, как они до такого дожили!» – ответил Рехи и задумался над последними словами Саата.

Бедняжку Инде и правда таскали, как ручного зверька, показывая на каждой улице, даже снаряжали отряд в ближайшие поселения. Говорили, мол, истинный Страж явился, пора всем собраться вокруг него. Может, и явился. Может, и умел когда-то что-то… Но больше никакие линии не подчинялись, потому что Рехи не верил в свою силу. Ему теперь все казалось игрой Саата, даже его исцеления. Если не Саата, так Митрия. К тому же он не видел смысла исцелять приведенных на убой доверчивых трусов, верящих, что мифический Страж разом решит все их проблемы. И он бездействовал, сидя прикованным к трону.

Потом его выпроваживали обратно в зал и давали немного свежей крови. Он пил жадно, но очередного прислужника быстро уводили. Его намеренно держали впроголодь, чтобы не оставалось сил на побег. Но Рехи привык бороться и в состоянии большего истощения.

Ночью он все-таки подошел к двери и тихонько выскользнул в коридор. Стражница спала, ведь телам – даже без мозгов – требовался отдых. Рехи твердил себе: «Действовать! Надо действовать! Я не хочу быть приманкой! Действовать!»

Он сжимал кулаки, ощупью двигаясь по замку, осторожно переступая по каменным плитам, чтобы не нарушить неестественно спокойную тишину. Собственное дыхание представлялось слишком громким.

Тишина давила, расплескавшись по залам и коридорам, как жаркая лава. Духота мешалась с холодом, поднимавшимся из трещин между плитами. Пустынному эльфу повезло видеть ясно во мраке, иначе он бы уже несколько раз провалился в проломы разрушенного дворца. Он нашел знакомую нишу в стене, завешенную истлевшим гобеленом. Изображения на нем не