Государевы конюхи - Далия Трускиновская

— Ну, ступайте! — прикрикнула она. — Не оставлять же вас в избе!

Вышли на двор, и тут бабка понеслась вперед. Кабы не черный плат, то была бы она, маленькая и стремительная, как мальчишка, выпущенный поиграть в снегу.

— Не знаешь, стало быть, Ивановки, — огорченно сказал Нечай. — А от нее до Касимова, сказывали, верст пять всего.

— Вот оно что, касимовский ты! — Об этом Стеньке следовало и самому догадаться,

Нечай при всем своем пригожестве, при светлых кудрях и румяных щеках, глаза имел раскосые и скулы высокие. В тех краях немало служилых татар проживало — должно быть, кто-то Нечаевой бабке и пособил…

— Буньковский.

— Как же ты в Москву-то из такой дали заехал?

— А купец Рудаков привез.

— И зачем же ты тому купцу на Москве понадобился?

— Кабы я знал! — воскликнул Нечай. — Купец сказывал — на Москве житье привольное, каждый день калачи и пряники едят, можно в Кремль пойти и самого царя увидеть!

— Выходит, он тебя царя смотреть повез? — Стенька поглядел снизу вверх, пытаясь по лицу собеседника понять, не шутит ли тот.

Но Нечай не шутил. Он искренне был огорчен, что из такой дали завезли в столицу да и держат взаперти.

— А к дядьке Ивану ты как попал? — заехал с другого конца Стенька.

— Так мы ж все вместе ехали!

Стенька вспомнил — и точно, Ивашка в приказе вопил, что куда-то ездил на полгода, почему и заложил женку Марфицу за пятнадцать рублей.

— Купец, стало быть, тебя сманил, а у дядьки Ивана ты поселился?

— Да они сговорились, чтобы я тут жил! Купец-то за меня кормовые деньги дядьке Ивану дал, по две деньги на день.

— А чем это ты ему так полюбился, что он за тебя кормовые деньги вносил? — Чем дальше, тем более странным казался Стеньке Нечаев приезд в Москву…

— А за жернова!

— Какие жернова?

Они уже почти подошли к шепоткинским воротам. Чтобы услышать поболее, Стенька удержал верзилу у калитки.

— А то ты не знаешь! Наши касимовские жернова всюду славятся! Как зима, так к нам за жерновами и едут! Которые купцы красную юфть возами берут, которые — сукно. Я одного видел — сита с решетами вез, и ничего больше! Разве это товар! Его и девка погрузит! А вот жернова грузить — это такое дело!

— Так ты что, жернова там у себя, в Бунькове, тесал? — Стенька окончательно перестал понимать, кто таков Нечай и за каким чертом привезен на Москву.

— Нет, в лес с охотниками хаживал. У нас леса знатные! Уйдешь, бывало, с мужиками на седмицу, идешь, идешь, конца-края нет…

— А купца Рудакова в лесу повстречал! Он на зиму в берлогу спать залег, лапу сосать, а ты его и поднял!

Нечай уставился на Стеньку в недоумении — видать, шутки в Бунькове были не в ходу.

— У него сани сломались, — несколько обиженно сообщил парень. — Бунькова не доехал, сани и не выдержали. Жернова-то весят! Он у нас новые купил, а я жернова перегружал. Он мне и говорит, чего тебе тут гнить, поехали со мной! Я и согласился.

— Так ты, выходит, беглый! — догадался Стенька.

Теперь он осознал, почему парня так старательно прячут. Детина приметный, с Ивановскую колокольню ростом будет… хотя… Кто из того замшелого Бунькова в Москву поплетется беглого искать?

— Так все ж бегут! — воскликнул Нечай.

Стенька только вздохнул.

Нечай был из тех, кого зовут — простая душа. Его и впрямь выпускать со двора было опасно.

— По-разному бегут-то, — заметил Стенька. — Ну, брат Нечай, там теперь не до меня. Коли хозяин ногу сломал, бабка с той ногой долго возиться станет.

— Так ты уходишь, что ли? — огорчился детинушка.

— Да не век же мне тут вековать! Я человек служилый.

— Эх!..

Столько скорби было в этом кратком слове, что Стеньку поневоле жалость проняла.

— Да не тоскуй ты! Обживешься — и в Кремль сходишь, и всюду!

— Да-а, всюду! Вон дядька Иван охромел — кто меня поведет? А обещали-то, обещали! И в Кремль, и в Успенский собор на царя посмотреть, и в бани, где дородные девки, и Охотный ряд показать, и боевые часы на башне, и Евангелие напрестольное в два пуда, и конные бега, и деревянную грамоту, и как на Лобном месте дьяки царев суд возвещают…

Парень перечислял все соблазны, не замечая, что у собеседника глаза явственно лезут на лоб.

— Вот, стало быть, чем тебя сманили… — осторожно, осторожнее некуда, чтобы не спугнуть, молвил Стенька. — Ну, в Успенский собор — это понятно, и царя посмотреть, и Богу помолиться. В баню… А что, у вас своих нет?

— Да мы-то в печах моемся. В вытопленную печь свежей соломки настелят и залезают мыться.

— А в Охотном ряду чего покупать собрался?

— Да хоть поглядеть-то!

Стенька собирался понемногу добраться и до главного, но тут старушечий голос принялся звать Нечая.

— Молоде-ец! Поди сюда-а! Хозяин зовет!

— Ахти мне! Проведает еще, что я за калитку выходил! — забеспокоился Нечай, и стало ясно, что при своем богатырском росте он еще — дитя малое, неразумное.

— Ты беги, беги! — велел Стенька. — А я вдругорядь приду! С дядькой Иваном уговорюсь и сам тебя всюду отведу!

— Не обманешь? — Нечай от радости так ухватил благодетеля за плечо, что Стенька чуть не взвыл, железные пальцы парня и сквозь тулуп, пожалуй, чуть ли не до кости впились.

— Вот те крест! — Стенька радостно перекрестился.

Надо же — вот где на сей раз вынырнула деревянная грамота!

Поскольку дело попахивало изменой, он решил прежде всего посовещаться с Деревниным. Но сразу же бежать к страдальцу домой он не мог — и так уже достаточно долго пропадал незнамо где, а его место сегодня было — торг на Красной площади.

Ближе к вечеру, разняв две драки, поймав за ворот вороватую бабу и еще немало добрых дел совершив, Стенька направился к Деревнину.

Он шел через торг, уже предвкушая, как расскажет о странных словах Нечая, как поразится Гаврила Михайлович, как они вместе будут обсуждать дальнейший розыск, как они придумают ловушку для Ивашки Шепоткина и купца Рудакова, что неопытных деревенских детин деревянными грамотами прельщают. И как увяжут все это вместе с тем розыском, который, никому не сказавшись, затеяли около печатни…

Деревнин, узнав про Нечая, прямо встрепенулся.

— Так я ж толковал — еретическое писание! — воскликнул он. — Башмакову невесть что мерещится, а мы и струсили! Видать, еще какой-то старец на Москве объявился, на новый лад веру переиначивает!

Воспрял духом Деревнин! В приказ наутро засобирался! Грамотку написал Протасьеву — что-де надо взять за приставы Ивашку Шепоткина и живущего у него Нечая, как по прозванию — неведомо. Стенька понесся с грамоткой и добился, что сам пойдет с приставами брать того Ивашку с Нечаем. Как всегда, когда предстояло куда-то бежать, кого-то хватать, действовать решительно и отчаянно, он разгорелся — глаза выпучил, волосы сами дыбом поднялись, голос сделался звонкий, отрывистый. Боец, да и только!