Я не хочу остаться один - Дарья Аверад

Этим же вечером Кен, как ни в чём не бывало, вернулся домой и, составив компанию Сецуко за ужином, попросил её зайти к нему в спальню через полчаса. Но девушка, как и предполагал Судзуки, сгорала от нетерпения и загадочности, которую придал парень обычной просьбе. А потому уже спустя десять минут она аккуратно заглянула в комнату друга и непонимающе нахмурилась, застав того сидящим на кровати в напряжённой и задумчивой позе. Сецуко тихо приоткрыла дверь и вошла в спальню, но Кен даже не услышал её шагов. Девушке пришлось подойти к другому концу кровати и коснуться своей рукой плеча Судзуки. Парень испуганно вздрогнул и тут же посмотрел на подругу. Он улыбнулся, хоть и его улыбка совершенно не увязывалась с этим взглядом: таким поникшим и полным глубокого сожаления.

– Что-то случилось? – обеспокоенно спросила Сецуко, юрко присаживаясь на постель в позе лотоса.

– Нет, что ты, – вполне бодрым голосом ответил Кен. – Я в полном порядке, – что в переводе с языка парня означало: мне невыносимо тяжело.

Окамото его между строк читать не умела, но зато очень неплохо ориентировалась по мимике и жестам. А Судзуки отвёл взгляд сразу же после того, как в комнате повисло молчание.

– Что происходит? – подруга упрямо стояла на своём вопросе.

– Ничего, правда, – продолжил отпираться Кен. – Я просто вещи собираю.

Только сейчас Сецуко обратила внимание на спортивную сумку под ногами парня. Она была практически полностью набита одеждой, но поверх всего лежал тот самый альбом.

– До сих пор не можешь его забыть? – слетело с языка раньше, чем девушка обдумала сказанное, и Судзуки мгновенно нахмурился, показательно проводя ладонью по изношенной обложке.

– Я скорее умру от того, что скучаю по нему слишком сильно, чем спокойно продолжу жить, забывая о том, как ценна для меня была наша любовь.

– Прости, – в словах Кена Сецуко не разглядела укора, но то, с каким надрывом и твёрдой уверенностью он их произнёс, заставило девушку поверить, что она покусилась на нечто священное. – А куда ты собираешься? – наконец перейдя к сути разговора, спросила Окамото.

– Я буду полгода обучаться в полицейской Академии. Мне нужно повысить звание до старшего офицера. Я не собираюсь всё время патрулировать в кобанах. Мне необходимо лично работать с преступниками, выводить их на признание, добиваться справедливости собственными силами, а не оставлять это дело на кого-то другого.

– Звучит эгоистично, – отшутилась Сецуко, пытаясь хоть немного разрядить создавшуюся атмосферу.

– Это не эгоизм. Я просто знаю, что могу сделать нечто большее. Вот и стремлюсь к нему.

– Ты будешь жить в общежитии? – Судзуки кивнул. – А это обязательно? Если что, ты можешь остаться у меня, – девушка была чудесной подругой, такой, которая никогда и ни за что не оставит в беде.

Но в ответ на её доброту Кен приподнял уголки губ, словно радуясь тому, что до него ещё есть кому-то дело, и решительно замотал головой.

– Спасибо за твою бескорыстность, правда. Я никогда не думал, что обрету такую хорошую подругу. Но последнее, что мне нужно, так это обременять тебя. Да, у меня были трудные деньки, но сейчас я уже встал на ноги. Поэтому не думай, что должна постоянно ухаживать за мной. Этот путь я обязан пройти сам. И я справлюсь, клянусь.

– Но почему ты всегда стремишься сделать из себя идеал? – воля парня не переставала поражать Окамото.

От её вопроса Судзуки хрипло усмехнулся и отвёл взгляд в сторону, будто вспоминая что-то из прошлого.

– Меня лишили права выбора уже в тот момент, когда я появился на свет. Отец был довольно-таки уважаемым человеком, приглашал почётных гостей к нам в дом, пытаясь произвести на них наилучшее впечатление. И я стал одним из его подручных средств. Он обязал меня создавать впечатление идеального сына. А идеальные не плачут, даже тихо, не смеются слишком громко, не обижаются на пренебрежительное отношение к ним, молчат, когда следовало бы высказать своё мнение и ничего не требуют, хотя при этом беспрекословно выполняют любую прихоть остальных. Я рос странным ребёнком: никогда не ослушивался родных, не играл в шумные игры, пересказывал прозы Дюмы и поэзию Шекспира, был одет с иголочки и засыпал в горе прочитанных учебников. За любую ошибку, за малейший промах меня наказывали. Иногда отец даже прикладывал руку. И я терпел, будучи полностью уверенным в том, что должен держать высокую планку. Аято очень удивлялся этому и совершенно не понимал, почему я позволяю так управлять мной. А я и другой жизни не знал, так было с самого моего рождения…

Под конец кусочка из автобиографии Кена Сецуко сидела с широко раскрытым ртом. Немного придя в себя и разложив мысли по полочкам, девушка не слишком уверенно проговорила:

– Ну, это хоть и было жестоко, но по какой-то дикой случайности твой отец сделал из тебя бриллиант.

Наверное, в голове Окамото это сравнение выглядело как комплимент. Однако Судзуки, ввиду его постоянного осмысливания, ощутил слово «бриллиант», как приговор. Он был огранён чужими руками, из него сделали украшение, несомненно, дорогое и ценное, но побрякушку, существующую только на благо другим. Раньше бы эти мысли навели на парня тоску, но теперь он уже смирился со своим призванием и судьбой, в которую раньше отказывался даже верить. А потому слова девушки лишь напомнили Кену о том, что всю свою дальнейшую жизнь он должен посвятить помощи людям. А погрузившись в чужие проблемы, он напрочь позабудет о своих.

По договорённости с комиссаром Маэда Судзуки направился в полицейскую Академию уже через несколько дней. Его ожидали шесть месяцев упорной физической и умственной работы, бесконечные тренировки, нескончаемые проверки и долгие бессонные ночи ради достижения высокого результата. И почему-то парню казалось, что оттуда он вернётся совершенно другим человеком.

После того, как Аято вернулся из сгоревшего дома, он молча побрёл в свою комнату и заперся на замок, тут же сваливаясь на кровать. Часа два парень отрешённо пялился в потолок, он даже моргал изредка, и то уже тогда, когда глаза начинали слезиться. Такимура не мог поверить, нет, он не хотел верить в то, что всё это время его сестра была жива. И более того, последние четыре года она всегда была рядом, буквально, в нескольких шагах от него. Блондин истерично засмеялся. Ему ещё не исполнилось и семи, когда Эцуко исчезла из его жизни. Парень не испытывал какой-то родственной привязанности или же платонической любви к девушке. Они расстались очень давно, и Аято практически ничего не помнил о своей старшей сестре. А потому в эти часы его не одолевали слёзы счастья, чувство облегчения или великой радости. Такимуре было страшно – и это вернее всего подходило под его нынешнее состояние.

“Моя сестра не мертва. Это так… неожиданно. Теперь я даже не могу с уверенностью утверждать то, что наших родителей нет в живых. Может, Киоши-сан спас и их? Хотя невозможно спасти людей с пулями в голове и груди. Моя сестра Джесс… Чёрт, лучше бы ей оказался Наоки. Я абсолютно не хочу иметь ничего общего с семьей босса, а она его единственная и самая любимая дочь. Но и забыть об Эцуко теперь за гранью возможного. Она моя сестра! И единственный человек, который может рассказать мне хоть что-нибудь о нашей семье. Она единственная, кто может помочь мне понять себя, кто я такой. И узнай я о нашем родстве четыре года назад, то, наверное, мне бы удалось полюбить её, как родного человека. Но впечатление о Джесс уже сложилось в моей голове, причём очень прочное. Она хладнокровная убийца, ученица Киоши-сана, девушка, воспитанная психопатом. И я бы всё отдал, чтобы вернуть время вспять и никогда этого не узнать, но такое волшебство – слишком для обычного среднестатистического парня, а уж тем более в данной ситуации. Ведь именно тот человек, которого я старался избегать больше всех остальных, оказался моей родной сестрой”.