Тайна трех государей - Дмитрий Миропольский

– Красавец! – прохрипел генерал и, выхватив из кармана пригоршню шприц-тюбиков с антидотом, быстро сделал уколы всем троим прямо через одежду.

– Они живы? – спросил Салтаханов.

– Бог даст, очухаются. Сажаем!

Салтаханов понял, чем восхитился Псурцев. Многие при отравлении газом гибнут не от яда, а от удушья: завалившийся язык перекрывает гортань. Одинцов спас компаньонов, уложив лицом вниз до того, как сам потерял сознание.

Безвольные, словно резиновые тела оказалось не так-то просто поднять: даже могучий генерал крякнул, когда они вдвоём с Салтахановым взялись за Одинцова.

Троицу посадили обратно в кресла, привалив плечами друг к другу так, чтобы головы не запрокидывались. Очки Мунина хрустнули под каблуком генерала. Псурцев обыскал Одинцова и забрал пистолеты.

Среди лежащих вповалку израильтян Салтаханов узнал Владимира и предложил генералу:

– Давайте антидот, остальным я сам вколю.

– Ты мать Терезу из себя не корчи, – мрачно посоветовал Псурцев. – Нам нужны эти трое. А остальные…

Он махнул рукой.

– Проветрить здесь не мешало бы, вот что.

На стене краснела кнопка в коробке под стеклом с надписью «Разбить при пожаре». Псурцев врезал по стеклу локтем. Где-то загудел электродвигатель, послышалось тихое журчание – и через несколько секунд из форсунок на потолке во все стороны ударили тонкие струи воды. Генерал удовлетворённо кивнул.

– Вот что значит военные люди! Положена объекту система пожаротушения? Будьте любезны – работает.

Салтаханов прижался к стене, пытаясь укрыться от холодного душа.

– Ничего, – утешил его Псурцев, – не сахарные, не растаем. Зато воздух родины станет чище.

Впрочем, несмотря на куртку с капюшоном, понапрасну мокнуть он тоже не стал и последовал примеру Салтаханова…

…а тот использовал передышку, чтобы осмыслить ситуацию, – до сих пор времени не было, всё происходило слишком быстро. Ситуация выглядела хреново, как ни посмотри. Салтаханов начал прикидывать ещё менее радостные перспективы, но его снова отвлёк Псурцев:

– Вон он, родимый!

Душ с потолка иссяк так же быстро, как начался. Ковчег стоял в луже грязной воды: потоком с него смыло налипшую землю.

Псурцев и Салтаханов, отряхиваясь и протирая забрызганные очки противогазов, подошли поближе к сундуку размером с хороший кухонный стол на коротких ножках в форме львиных лап. Сквозь толстые кольца на бортах были пропущены шесты для переноски. Крышку венчали фигуры херувимов, глядящих друг на друга. С ангельских крыльев, распахнутых на полутораметровой высоте, срывались последние капли. Рядом с Ковчегом мокрым золотом блестели контейнеры.

Генерал хлопнул себя по бокам и захрипел мембраной:

– Теперь понятно, в чём закавыка была! А эти, значит, допетрили… Чуешь, Салтаханов? Профессор-то прав оказался! И Книжник в корень смотрел. Троица наша – эгрегор самый настоящий. Избранные, мать их…

Избранные понемногу приходили в чувство. Одинцов попытался встать, но упал на колени в лужу. Пришлось ему, опираясь на кресло, втащить себя обратно. Он пощупал опустевшие карманы в поисках оружия, угрюмо глянул на Салтаханова и принялся растирать уши. Ева непослушными пальцами отлепляла от лица мокрые волосы, пытаясь убрать их с глаз. Мунин блуждал по сторонам близоруким мутным взглядом и боролся с тошнотой.

– Ствол где? – рявкнул генерал. – Что ж я тебе всё время напоминать должен!

Салтаханов поспешил направить пистолет на троицу. Псурцев осторожно коснулся рукой края крышки Ковчега и громко спросил:

– Всё собрали? Ничего не забыли?.. Эй! Я говорю, Ковчег в сборе или как?

– На улицу нам надо, – прокряхтел Одинцов. – Свежим воздухом подышим, погуляем, потолкуем…

– Весёлый ты парень, майор. Ладно… Историк, что скажешь? Здесь всё, или где-то ещё что-то осталось?

– Кто… вы… такой? – Мунин прищурился, пытаясь разглядеть Псурцева.

– Я задал вопрос, – даже через мембрану в голосе генерала прозвенел металл. – Отвечать быстро!

– Да пошёл ты…

Историк добавил пару неуклюжих матюгов и закашлялся. Псурцев на мгновение опешил, а Одинцов посмотрел на Мунина с уважением.

– Понятно, – генерал повернулся к Салтаханову. – Теряем время. Значит, так. Бабу забираем с собой, майора и этого – в расход.

Салтаханов замешкался, не понимая: Псурцев блефует, чтобы заставить троицу говорить, или отдаёт приказ?

– В расход, – он сглотнул, – прямо сейчас?

– Нет, ёпть, завтра! – рассвирепел Псурцев. – До чего ж вы мне все надоели!

Он потянул из кобуры пистолет. В памяти Салтаханова промелькнула виденная накануне гравюра из альбома Книжника: волк Фенрир, который в последней схватке убивает великого Одина и гибнет сам… Генеральский «стечкин» с глушителем был намного длиннее обычного, поэтому вынимался дольше. Салтаханов не стал ждать и нажал на спуск.

Скорострельность у Glock в автоматическом режиме действительно сумасшедшая. Меньше чем за секунду под бетонными сводами звонко грохнули девятнадцать выстрелов – и девятнадцать пуль в клочья разнесли маску генеральского противогаза.

Псурцев рухнул, обдав Салтаханова брызгами воды. От головы его остались ошмётки резины с осколками очков, из-под которых в луже на полу растекалось месиво. Мунин отвернулся, его наконец вытошнило. Ева заткнула уши и зажмурилась.

Салтаханов стрелял в человека первый раз в жизни. Оторвать взгляд от тела Псурцева он не мог, но привычным движением вставил в Glock новую обойму – и краем глаза успел заметить движение Одинцова…

…который собрался с силами, выпрыгнул с места и сшиб Салтаханова с ног. Пистолет отлетел в сторону; сцепившиеся мужчины покатились по мокрому полу. Мышцы Одинцова повиновались плохо – забористый газовый коктейль генерала продолжал действовать. Салтаханов вывернулся из захвата, отработанным борцовским приёмом перебросил Одинцова через себя и навалился сверху, сжимая горло…

…но тут ему на спину плюхнулся подоспевший Мунин, схватил за воротник пиджака и попытался оттащить. Салтаханов резко ударил назад локтем; историк вскрикнул и ослабил хватку…

…а Салтаханов через мгновение тоже замер, потому что в лоб ему больно уткнулся Glock, который обеими руками стискивала Ева.

– Убью! – выдохнула она.

Израильский фургон тихо урчал двигателем на улице у входа в бомбоубежище.

Они сидели в пассажирском отсеке. Ева съёжилась под мужской курткой, наброшенной на плечи. Несмотря на вялые возражения компаньонов, Одинцов снял сухую одежду с израильтян, которых расстрелял Псурцев: промокшей троице надо было переодеться.